Услышав
знакомый голос, я прокусила губу. Капелька крови капнула на руку. Я стерла
красный след и задумалась. Красивый цвет, яркость в нем какая-то, дикая
и необузданная дерзость, кровавая страстность, думала я. Я любила красный.
Почему? Сама того не знала. Просто на меня вдруг находили бездумные приступы
любви к чему-то. Сейчас это был цвет. Цвет лишения девственности, цвет
боли и ярости, цвет жесткости и эротизма, граничащего с трепетной эмоцией.
Почему-то лишь красные розы не вдохновляли меня, казавшись слишком традиционными
и глупыми в этой своей, в данном случае, навязчивой красоте. Их бархатные
лепестки не вызывали той робости и той нежности, которую творили орхидеи
и белые гвоздики. Холодные белые гвоздики…
А он любил красные розы. Он всегда приносил их мне, бархатные бордовые розы с широкими лепестками на длинных стеблях с острыми шипами. В этих шипах был тонкий намек на остроту отношений, на порочность и некую необузданность двух сердец. Он любил смотреть на меня во время сжигающего сладострастия, когда он целиком и полностью владел моей духовностью и телесной оболочкой. Для меня это было некое подобие рабства. Рабства не лишенного любви к предпочитаемой наложнице. Он напоминал мне восточного шейха, несмотря на внешнюю интеллигентность и умение быть галантным и приятным.
Красная блузка на мне прилипла к телу. Ощущение холодного
пота и прикусанной нижней губы заставляли дергаться и не позволяли сосредоточиться.
- У тебя осталась моя записная книжка. Надо бы забрать, - сказал он.
- Надо бы, - ответила я голосом из длинной застывшей от холода трубы.
- Когда? - спросил он.
- Когда хочешь, - надо было быть краткой.
- Сегодня, - ответил он.
- Хорошо.
На этом диалог был завершен. Что я испытывала? Не знаю. Смешанную эмоцию.
Какой-то вампиризм был во всем этом. Я сжигала себя, он сжигал меня. Его
эмоция была простой и понятной. Точнее, ее не было вообще. Мужчины, как
правило, не эмоциональны. В них нет женского ожидания иллюзии, нет восторга
и лиричности. Лишь практицизм и строгость. В лучшем случае, вы удостоитесь
заманчивой улыбки, которая тут же скроется под серьезным взглядом леопардовых
живых глаз. Вот и все. Почему же мы, женщины, из поколения в поколение,
настолько глупы и сердобольны, почему мы никак не хотим понять, что сотканы
из разного материала. Мы естественны и свободны в своих проявлениях. А
они скрыты даже от самих себя, боясь показаться искренними и нежными.
Нежность проявляется в крайне редких случаях. А точнее, от случая к случаю.
- Не забудь, пожалуйста, что завтра день рождения моего коллеги, и ты
должна быть безупречна, - всегда говорил он, делая особый упор на слово
"должна".
Меня захлестывала ярость. Почему должна? Да я вообще никому и ничего не должна. Что он возомнил о себе? Я была взбешена от подобных выходок, но он прекрасно знал, что я все равно буду выглядеть безупречно и даже лучше, чем он имел в виду. Я должна быть королевой. Ведь ему нравились роковые женщины, те, которыми восхищаются мужчины, те, которые приводят в восторг не только сильную половину человечества, те, которые заставляют дрожать от зависти и одновременно удовольствия других представительниц слабого пола. Как известно, женщины смотрят не на красивых мужчин, а на мужчин с красивыми женщинами. Он знал, что я всегда буду соответствовать его стильному костюму, дерзкой улыбке, страстному взгляду и охлаждающему, как свежий бриз, парфюму.
В кроваво-красной лаве безразличия тонула моя любовь. Или это уже была не любовь? Возможно. Но прикусанная губа и уже розоватый цвет кровавой жидкости все еще давали о себе знать. Я прислушалась к внутреннему голосу. Он молчал. Его ранее сияющие блики остались где-то внутри меня, настолько глубоко, что я перестала ощущать их внутри себя. Ярко залитая лунным светом площадка моего собственного подсознания скрылась в звездных хитросплетениях и закрылась белесо-серыми облаками.
Ощущение красного не покидало меня. Цвет беспокойного разочарования заставлял забыть обо всем. Почему-то перед глазами стояло красное марево закатного неба, расплывающееся будто бы по всей вселенной и заставляющее трепетать земных и порой странных существ. Мне всегда нравился закат с его горячей эмоцией дикого мустанга и развратом дорогой французской проститутки. Было в этом закате что-то обезоруживающее, что-то убийственно нужное. Нужное в некоторые моменты для меня. Для меня одной. Так, по крайней мере, мне казалось. Я ушла от него. Ушла от его вампирической энергетики, заставлявшей дрожать от страха и удовольствия любую женщину. Я ушла потому, что устала быть той самой любимой рабыней.
Я ушла потому, что не выносила владения чужой воли над моей собственной. Чаша весов переполнилась. Та чаша, на которой лежали мое самолюбие и сила, мои чувства и слабости, боль и ненависть. Все было будто в одном флаконе. Флаконе терпких духов сладких грез и разочарований. Аромат свежего бриза был лишь внешней атрибутикой спокойствия и слабости. На самом деле все окутывал сладкий дурман больной эмоции. Той эмоции, о которой говорят, что она покрыта мраком и несет в себе тайный смысл магической черно-белой силы.
Париж...Квартал красных фонарей...Он любил бывать там. Судя по его рассказам... В это не хотелось верить. Но я знала, что он мужчина. Мужчина, знающий толк в удовольствиях и любящий дорогие увлечения. Он не стесняясь говорил об этом, в своих рассказах иногда напоминая чем-то талантливого, но ущемленного Тулуз Лотрека, стремящегося к увеселениям и желающего утолять свою жажду молодыми красивыми телами.
Изменилось время, возможно, и люди. Но мне казалось, что все осталось по-прежнему. То же кипящее молоко страстности в черном кофе тщеславия. Сливки были не нужны. Кофе был вкусен и без их нежного детского вкуса. Вот и все. Его любили женщины. Они поклонялись ему. Все без исключения. Поначалу и я была одной из них. Но я вовремя осознала, что поклонение есть первый признак безнравственности и робости. Я никогда не приветствовала идолопоклонничество. Оно было чем-то диким, чем-то обязывающим и ненужным. Когда я кипела, он ледяным взором окидывал меня и уходил. Это раздражало. Повергало одновременно и в пучину уныния и в омут страха. Апогеем всей этой вакханалии, как я это называла, было мое преклонение. Преклонение перед этим человеком, который рано познав боль и страх, ненависть и любовь, остался верен себе и спокоен как скала. Сначала в этом спокойствии я видела проявление мужества и ума. Потом внутренний взгляд подсказал мне, что было в нем что-то еще. Я лишь спустя время поняла, что это верный признак равнодушия и страха. Он молчал потому, что боялся ответного удара. И не хотел подвергать себя опасности. Свою телесную оболочку.
- Я хочу, чтобы ты была блондинкой, - говорил он мне, -
я люблю блондинок в красных блузках из шелка.
Я не стала блондинкой. Не стала потому, что не хотела делать это для него.
Блондинка в блузке из красного шелка казалась мне безвкусно вульгарной
и похожей на обитательницу того самого знаменитого парижского квартала.
А вот брюнетка в красной блузке выглядела по-иному. Благороднее и спокойнее.
Не было во внешнем облике той вызывающей сексапильности, благодаря которой
мужчины загораются сразу, но и гаснут тоже довольно быстро. Была лишь
изюминка эротичности, которая не всегда бросается в глаза, но разглядеть
которую можно спустя короткий срок после знакомства.
- Коньяк, виски? - спросил он меня при встрече. Я отдала ему записную
книжку и уже было собралась уходить. Он остановил меня.
- Коньяк, - сказала я и откинулась на спинку кресла.
- Роскошна брюнетка с томным взором страстной развратницы, - мягко сказал
он, посмотрев на меня.
- Это к слову? - иронично спросила я.
- Нет, просто наконец вижу то, что хочу видеть.
- Наконец? - переспросила я.
- Да. Именно так. Ты сегодня действительно хороша.
От выпитого коньяка бросило в жар, щеки порозовели, в глазах появились
огоньки желания, - это я чувствовала внутренней кожей. Сидеть нога на
ногу было легче, потому что от подкатывающего желания становилось дурно.
- Спасибо, но мне пора, - сказала я и пошатнулась.
- Вот, что делает с женщиной всего лишь немного коньяка. Тебя отвезти?
- с сарказмом произнес он.
- Не стоит.
- Ты всегда отличалась стойкостью, это надо отметить.
Я промолчала. В ответ на его ироничные замечания не хотелось
шутить. Он бы воспринял мои шутки как личное оскорбление. Я ненавидела
его. И одновременно чувствовала влечение к этому человеку. Я ненавидела
его потому, что вся его жизнь была игрой. Он играл собой, играл другими,
играл на струнах тонких человеческих сердец, не понимая, что эти самые
струны могут порваться в любой момент, оставив от сердец лишь внешнюю
прозрачную оболочку. Он никогда не задумывался о том, что мог настать
миг ненависти и неприятия, миг, когда хочется броситься на человека и
ударить его. Я подавляла в себе подобные проявления, понимая совершенно
отчетливо, что положительных эмоций они не принесут.
- Странный ты человек, - сказал он вдруг, - я ведь нужен тебе, а ты меня
отталкиваешь. На женщину это не похоже. Когда ей нужен мужчина, она делает
все, чтобы он хоть какое-то время был рядом, я не против, а ты делаешь
из себя недотрогу, хотя кому как не мне знать, какая ты на самом деле.
- Ты так уверен в себе?
- Конечно. Моя уверенность в себе исходит от женщин, которые меня окружают,
от тех, которые любят и хотят меня, - говорил он сладострастным голосом,
от которого кожа начинала покрываться испариной. Его самоуверенность меня
раздражала. Хотелось поставить его на место.
- Мне пора, - лишь смогла сказать я. На этом мы и расстались.
Хотелось кричать от отягощавшего меня ощущения желания и неуверенности. А неуверенность действительно была. Я чувствовала ее во всем. В прикосновении его серых глаз было что-то магическое, его тонкие пальцы, ласкавшие женские тела, едва коснулись моей руки, и я дернулась от этих легких касаний.
На кухонном столе возвышались алые розы. Я совсем забыла, что коллеги по работе преподнесли мне их в день восьмого марта. Бархатные лепестки осыпались и дерзко лежали на столе, оттеняя бледно-розовый цвет скатерти. Красиво... Цвет превращения девочки в женщину, цвет пухлых губ набоковской Лолиты, цвет влечения к ней Гумберта, цвет Мулен Руж и бьющегося живого сердца. Цвет состоявшейся эмоции и освободившейся энергии... Я налила себе зеленый чай в свою любимую бежевую кружку в японском стиле и посмотрела на часы. Было двенадцать ночи. Неужели мои неуклюжие мысли способны так неистово бежать и перегонять друг друга? Казалось, что прошло лишь полчаса.
Думала ли я о нем? Может быть, а, может быть и нет. Растекшееся клубничное варенье на столе, вечный двигатель, стоявший чуть поодаль и тусклая весенняя ночь. Где-то вершились судьбы, а где-то были лишь размышления и пустота. Пустота и безумие. Сумасшествие движения авантюристического духа, его просторных веяний и морских забав его сладкой грезы. Пантера была готова к бою. Она приготовилась к прыжку, она была уверена в себе, в своем коварном проявлении. Но эта уверенность была погублена все тем же разлитым клубничным вареньем и поникшими от сладострастия бутонами красных роз.