Моросил холодный, мелкий, противный осенний дождь. Ледяные капли оседали на наружной стороне стекла маршрутки, постепенно укрупнялись, росли в объеме, и затем, не удержавшись на гладкой поверхности, быстрыми морщинками срывались вниз. Из-за этих капель за черным окном почти ничего не было видно, особенно когда они вспыхивали сотнями маленьких искорок, подсвеченные мертвым светом фонарей, стоящих вдоль дороги. По Топ-радио передавали Дыхание Наутилуса и водитель сделал звук чуть погромче. Я просыпаюсь в холодном поту, я просыпаюсь в кошмарном бреду, как будто дом наш залило водой и что в живых остались только мы с тобой.
Ему вспомнилось по-детски трогательное лицо спящей жены. Сегодня под утро не спалось и, приподнявшись на локте, он долго смотрел на те две первые, тонкие, вертикальные морщинки, появившиеся над ее переносицей невесть откуда. Морщинки, которые уже не смог разгладить сон.
- Остановите, я здесь выйду, - он выпрыгнул под дождь и подошел к старушке, одиноко стоявшей под зонтом около ведерка с цветами. Не торгуясь взял несколько букетов белых хризантем. И, прикасаясь лицом к лепесткам, вдохнул их мокрый запах. Они пахли осенью.
Дома шла стирка. На кухне шумно лилась вода. Младший благоразумно затаился в комнате, склонившись над тетрадкой.
- Да сколько раз вам говорить, чтобы после обеда не оставляли свинюшник на кухне! Неужели настолько сложно сразу за собой помыть! Свиньи!!! вилки звенели об мойку.
- Мама я уроки сразу делала, - тонкий голосок старшей пытался оправдаться во что бы то ни стало, - я сейчас все помою!
- Да куда ты ж ты лезешь? Куда ты лезешь?!? Что у тебя все через заднее место? Когда я переодеваться вас научу???
- Мама, не толкайся!!!
Разъяренная жена вылетела в коридор и, не замечая цветов в руке, рванулась навстречу.
- Где ты ходишь??? Ты сорок минут назад как должен был быть дома! Я вам не ломовая лошадь!
- Так получилось, - он чувствовал себя виноватым, - Это тебе. Сейчас помогу со стиркой.
- Помогу, помогу..., - перекривила она, сбрасывая шлепанцы и шагая с тазом через комнату. И - уже с балкона, - Деньги принес?
Господи, неужели опять? с тоской подумал он.
- Нет, еще не давали, - и, вешая курточку, обувая тапочки, наклонился к сынишке, дергавшему настойчиво за рукав.
- Помоги с задачей, папа. Он погладил подошедшую дочь, подмигнул ей, сунул в руки букет, - Поставь в вазу. - Давай, показывай, что там у тебя.
Жена прошествовала обратно и вскоре из ванной донесся ее голос, звучащий откровенной издевкой,
- И это вся твоя помощь? Впрочем, как всегда, что еще можно от тебя ожидать.
- Я иду, иду, - задачка оказалась не сложной, по быстрому объяснив решение сынишке, переодевшись, он пошел в ванную.
- Стирай! она раздраженно швырнула белье в таз для полоскания, расплескивая воду - А я пойду отдохну. Однако же, никуда не ушла, а продолжила:
- Ты думал, что детям надо к зиме одежду покупать?! А на меня, посмотри на меня! На кого я похожа???
Ее голос постепенно становился все громче, перекрывая шум стиральной машинки:
- Мне уже нечего одевать на работу! Я раздета!!!
- И разбута, - машинально добавил он про себя, но вслух произнес растеряно, - А черное, а зеленое платье? Ох не надо было этого говорить.
- Зеленое мне не с чем носить, а черному уже полтора года! ПОЛТОРА!!!
Он слушал ее крик, а сам думал: - Господи, да неужели это я ее довел до такого состояния? Или жизнь? Деньги добывались всеми правдами и неправдами и тут же уходили в ремонт, в еду, одежду. Но ведь он получал не самую низкую зарплату, а другие, как живут другие? Он мог бы напомнить ей про альтернативные виды бизнеса, которыми ему пришлось заниматься параллельно, в погоне за деньгами, сказать про давно мучавшую в связи этим бессонницу, если бы от веры, что она может его понять осталось хоть чуть-чуть. Хотелось напомнить, что зеленое платье она купила всего несколько месяцев назад, да так и повесила на плечики в шкаф, если бы он не знал, что это путь в никуда. Все роли в этой идиотской пьесе под названием жизнь были давным-давно расписаны и вызубрены до автоматизма, до того состояния отупения, когда уже начинаешь реагировать не на смысл сказанного, а на отдельные слова, интонацию, с которой они произносятся, на мимику, жесты. Каждое произнесенное слово являлось как бы спусковым крючком, всего лишь продолжением той бесконечной череды споров и ссор, счет которым был давно потерян, ссор, единственным результатом которых были маленькие пули, отливаемые уязвленным самолюбием каждого из них, после, в голове, и которые они теперь были готовы с наслаждением всадить друг в друга. Это была колея. Глубокая, скользкая колея, у которой, казалось, есть только одно направление вперед.
- Знаешь, а мне кажется что, все у нас получится, - сказал он тихо.
- Мне не нужны твои слова! Мне нужны конкретные поступки! Мужик ты или нет??? Ах, ах, страдалец. Посмотрите на него! Святой! Мученик!!!
- Я прошу тебя, не кричи, - сдерживаться становилось все сложнее, он повысил голос.
- А ты не ори на меня!!! Ты дома хоть когда-нибудь бываешь? А о семье думаешь? Уроки бы у детей проверил, хотя бы раз!!! Мне душно в этих четырех стенах! На кого я похожа?!? Я уже не женщина! Я уже забыла, когда ты мне последний раз дарил цветы!!!
- Сегодня. Это было сегодня.
- Сего-о-одняя, - передразнила она. - Памятник себе поставь! Теперь два месяца будешь мне об этом вспоминать. Герой! - от ее крика звенело в ушах, - Уже как собака стала с вами!!!
- Ну вот и не гавкай.
Жена разревелась. Машинка остановилась, повисла тишина.
И что над нами километры воды, и что над нами бьют хвостами киты и кислорода не хватит на двоих. Я лежу в темноте, слушая наше дыхание, песня стучала в голове, он задыхался. Тишина, гробовая, звенящая тишина висела в квартире. Казалось, что она материализуется, проникая в воздух и от этого он загустевает, становясь вязким, тягучим, таким, что им просто невозможно уже дышать. Они задыхались. Наступала полоса молчания. Она будет длиться от нескольких дней до недели, пока один из них не пойдет навстречу, признавшись в том, что больше так не может, однако не в своей вине. В такие дни он старался приходить пораньше и выполнять свою домашнюю работу как можно более тщательно. Она же, помирившись, замечала:
- Пока не наорешь на тебя ничего не делается. И так всегда.
И так всегда. Еще одна полоса молчания оставалась позади, отделяя их еще одной стеной от прошлого, от тех дней, когда они слышали друг друга. Но это все было впереди. А сейчас они лежали на кровати, отгородившись друг от друга спинами, стараясь не прикасаться друг к другу. Прокручивая раз за разом у себя в головах последний разговор, прокручивая, пока не засыпали. Но было еще одно то, о чем они, спасенные милосердным покрывалом сна, даже не подозревали. Сон уносил с собой все слова, все те нелепые условности, которыми они днем отгораживались друг от друга, снимая маски, очищая их лица, заставляя их снова становиться по-детски открытыми и беззащитными. И он снова обнимал ее, целуя в шею, а она доверчиво прижималась к нему спиной, кутаясь в его тепло.