Боль, как всегда, возникла неожиданно. Сдавила, будто исполинской рукой, внутренности, стремительно пробежавшисть по только одной ей ведомым нервным окончаниям, перехватывая дыхание. Тело мгновенно покрылось потом. Казалось, где-то всередине вновь начал свое движение чудовищный винтовой пресс, неумолимо сближая губки и перемалывая все, что попадалось на пути. Глаза непроизвольно закрылись, руки судорожно сжали край простыни, но воли пока хватало. И наружу вырвался только глубокий вздох-стон.
Боль, как всегда, возникла неожиданно. Сдавила, будто исполинской рукой, внутренности, стремительно пробежавшисть по только одной ей ведомым нервным окончаниям, перехватывая дыхание. Тело мгновенно покрылось потом. Казалось, где-то всередине вновь начал свое движение чудовищный винтовой пресс, неумолимо сближая губки и перемалывая все, что попадалось на пути. Глаза непроизвольно закрылись, руки судорожно сжали край простыни, но воли пока хватало. И наружу вырвался только глубокий вздох-стон. Губки продолжали сближаться. Вот еще один поворот и еще один... Он перестал слышать, удерживаясь из последних сил, чтобы не закричать. Тиски замерли. Побалансировав несколько невообразимо долгих мгновений на невидимой грани, пресс качнулся и медленно, будто нехотя, сделал один оборот назад.
После вынесенного это всегда казалось почти блаженством. Веки дрогнули и он открыл глаза. Разноцветные пятна стали дробиться на более мелкие, постепенно приобретая четкие очертания. "...гей ...то опять... звать врача?"- голос доносился как сквозь вату. Смысл ускользал. "Я ...ову врача?!" Калейдоскоп наконец замер и Сергей различил склонившееся над собой обеспокоенное лицо друга.
- Не надо… Ничего…. Пройдет, - голос был тихим и каким-то хрипящим, чужим. Ты иди домой, уже поздно. Передавай привет Танюшке. Смотри, тихий час - вот закроют все двери и придется ночевать здесь, - он даже пытался шутить.
- Ты уверен?
- Да, все нормально... ну и это, забегай еще, если что, - по глазам Сергей видел, что друг ему не верил. Однако помочь ему он тоже ничем не мог, и это хорошо понимали оба. Смотреть же на это все было невыносимо тяжело, поэтому Игорь ухватился за протянутую Сергеем соломинку.
- Ты смотри, а времени то действительно ого-го! Надо бежать. Лечись, старик. И побыстрей выбирайся отсюда. Да, а послезавтра жди в гости - будем вдвоем! - он явно бодрился, однако с каждым днем обман давался ему труднее и труднее. Времени у Сергея не оставалось совсем, поэтому приходилось спешить.
- Ага. Пока! - пожал протянутую Игорем руку, через силу улыбнулся.
Через несколько секунд хлопнула дверь палаты. Но звука удаляющихся шагов он уже не услышал. Снова вернулась Боль. Если говорить точнее, последнее время она давно уже никуда не уходила. Приступы становились все сильнее и продолжительней, а передышки короче, но и тогда боль оставалась ноющим фоном, к которому он давно привык. Привыкнуть невозможно было только к мыслям, которые терзали его в такие минуты. Снова и снова память настойчиво возращала его к Елене, последней встрече, к ее карим глазам, куда он проваливался как в омут. Где-то там на самом дне плескалось отчаяние. Может, конечно, это ему тогда показалось или же он все придумал позже. Позже, когда через пол года он узнал, что у нее родился сын, а она стала замужней женщиной. Он пытался, неоднократно пытался все вернуть, как то поправить, однако она не разу не согласилась с ним встретиться. Потом было много чего. Ожидание встреч в подъезде, драка с мужем, обвинение в злостном хулиганстве, их переезд в другой город. Потом были годы. Похожие друг на друга, они не запомнились. Память настойчиво выталкивала наверх только ее глаза, да еще отчаяние, затаившееся на самом донышке... И чувство потери, ошибки, которую уже никогда не поправить. Он так и не женился. Постепенно о Лене он стал думать все реже и реже. Здесь же, в онкологическом отделении, время как буд-то вернулось вспять. И он снова и снова, без конца, заглядывал в эти глаза.. Потом приходила боль физическая, все сметая и лишая способности рассуждать. Где то этому сначала он был даже рад. Однако с каждым днем пресс сжимался все сильнее и сильнее, словно нанизывая его внутренности на ужасный раскаленный стержень, постепенно превращая его в скулящее и кричащее животное. В душу постепенно начинал вползать страх перед исходом. Где-то обязательно должен был быть исход… Но исхода пока не было.
Черт!!! Пресс сделал один оборот вперед… И еще.. Еще.. ЕЩЕ… Ааа..АА!!!…
Старая сухонькая медсестра посмотрела вслед носилкам и вздохнула: "Отмучился… Царство ему небесное!", затем наклонилась и продолжила уборку, шаркая веником по полу.
Поначалу новенькая не могла общаться. От других душ, имеющих оттенки от голубого до золотистого и сфероидную форму, она отличалась грязно-серым цветом, с вкраплениями различных цветовых прожилок. В самом центре пульсировал тоненький красный стерженек. Очертания ее были несколько вытянутыми и имели поначалу пять коротких отростков - один вверху и четыре по бокам. Впрочем новенькие все появлялись в такой форме. Потом, постетенно, отростки исчезали, а тело приобретало чистый оттенок. По мере очищения увеличивалась способность к контакту и обучению. Под руководством других, более опытных, ее научили перемещаться, принимать устойчивую форму и одновременно контактировать со всем сообществом. Довольно скоро "серая" поняла, что наиболее интересным и приятным является контакт с душами чистых цветов, особенно "золотистыми". Они имели четкие сферические контуры и обладали способностью одновременно находиться в произвольном количестве мест. Иногда "золотистые" пытались обьяснить ей, что было до момента ее появления здесь, однако "серая" их не понимала. Непонятным для нее было и то, почему некоторые души периодически впадали в нестабильное состояние, заболевли, испытывая при этом невероятные мучения. Их постоянно корежило, они меняли свою форму, их энергитическая оболочка теряла свою однородность. Таких старались изолировать, помещая в черные, не пропускающие излучения, силовые котлы. Когда процесс трансформации достигал критической фазы, душа материализовалась и уходила в параллельное пространство. Вот так все ве время одни появлялись, а другие исчезали. "Золотистые" утверждали, что после каждого такого цикла цвет становится более насыщенным, переходя постепенно к синему, а потом к золотистому. "Золотистые" уже не трансформировались.
Впрочем, все эти рассуждения на малопонятные темы не сильно интересовали "серую", ей просто доставлял немыслимое наслажение сам процесс общения с другими. Однако по определению "серая" была не стабильна и ЭТО с ней все-таки произошло. Вдруг начали возвращаться обрывки каких-то воспоминаний, смутных образов, очертания чьих-то глаз. Само понятие "глаза" для нее ничего не значило, значительно хуже было то, что в этих глазах жила БОЛЬ. И это было просто ужасно. От этого излучения нигде не было спасения, рядом страдали другие и поэтому "серую" поместили в "котел". Боль накатывала волнами, разрушая оболочки, и очень скоро "серая" потеряла контакт с остальными. …
... В котле бесновалось пламя. Ослепительно голубые языки лизали стенки, вытягивались в разные стороны и опадали, постоянно меняя форму. Сиделка, в черной защитной энергитической накидке наблюдала за процессом реинкарнации через глазок. Там, за окошком жила чистая БОЛЬ и ее волны докатывались даже через защиту. Невероятно яркая вспышка заставила видавшую виды "медсестру" на мгновение отшатнуться.
"Все, отмучилась" - подумала сиделка и неторопливо помешала испаряющуюся голубую лужицу черной энергитической кочергой.
Уааа..аа!!! "У Вас девочка, поздравляю! Голубоглазенькая.." - акушерка поднесла к роженице ребенка. "Да у них сначала они все одинаковые"- Лена устало улыбнулась и закрыла глаза. После только что закончившегося приступа боли это было блаженством.