- Хорошо - рассуждала она сама с собой, - я согласна, что после Маняшкиного дня рождения у меня было в больнице два дежурства подряд, (но не могла я тогда оставить эту молодую, только что оперированную девушку без присмотра). Да и потом, когда вернулась домой и не успела выспаться как следует, за мной прислали летучку, потому что случай был неординарный. Ведь когда я вбежала в операционную, то та вся была уже залита кровью. Я уже привыкла и знала, что в такие минуты вызывают всегда меня.
Она сидела в кресле, в излюбленной позе, поджав под себя ноги, и машинально переключала каналы на телевизионном пульте, абсолютно не вникая в мелькавшие на экране телевизора кадры, ни про конкурс красавиц, ни про изнуряющую тридцатипятиградусную жару, охватившую всю страну, ни про очередную аварию самолета.
Ей, привыкшей выслушивать длинные рассказы про всяческие человеческие болячки и чувствовать чужую боль, сегодня самой было плохо. Внутри все болело и ныло. Это болела душа. Как врач, много раз разрезавшая скальпелем человеческое тело, знавшая не только его снаружи, но и изнутри, и ни разу не увидевшая там души, она все равно верила, что душа существует? И сейчас она в очередной раз в этом убедилась.
Полчаса назад ее дочь схватила кофточку и выбежала на улицу. Между ними впервые, после смерти мужа, известного в городе врача-хирурга, произошел неприятный для обеих разговор.
Нет, ну что такого она ей сказала?
Вполне естественно, что ей, как матери, можно поинтересоваться, почему этот молодой человек, кажется, Володя, приехавший впервые в их дом на восемнадцатилетие Маши, живет у них уже вторую неделю.
- Хорошо - рассуждала она сама с собой, - я согласна, что после Маняшкиного дня рождения у меня было в больнице два дежурства подряд, (но не могла я тогда оставить эту молодую, только что оперированную девушку без присмотра). Да и потом, когда вернулась домой и не успела выспаться как следует, за мной прислали летучку, потому что случай был неординарный. Ведь когда я вбежала в операционную, то та вся была уже залита кровью. Я уже привыкла и знала, что в такие минуты вызывают всегда меня. Только чудо помогло женщине на операционном столе выбраться с того света.
Да, допустим, что она только сегодня заметила, что этот молодой человек все еще в их квартире.
И на естественный вопрос матери: "Вы что, решили пожениться?" -
Маняша сделала удивленное выражение лица и коротко ответила:
- Нет.
- Но ты хотя бы понимаешь, что это становится неприлично, когда молодой человек столько времени находится у нас в квартире наедине с тобой, - пыталась она вразумить дочь.
И Маняшкин ответ совершенно вывел ее из равновесия:
- Почему Вадиму Сергеевичу можно так поступать, а Володе нельзя. И вообще, может быть я никогда не выйду замуж.
После этого ей долго пришлось объяснять, что они с Вадим Сергеевичем - взрослые люди, и он занимает ответственный пост на большом предприятии, и у него тяжело больная жена, и, в конце концов, сначала был твой папа, а не Вадим Сергеевич. И уж если на эту тему пошел разговор, то ей только пятьдесят и она, черт возьми, все-таки, женщина.
Она с печальным видом покрутила по сторонам головой, как бы в поисках той курносой с веснушками девочки, что тихонечко сидела в углу ординаторской с книжкой в руках, привыкнув к больнице, как к родному дому. Потому что больница и была тем домом, где она и ее муж находилась большую часть суток и даже питались всей семьей в больничной столовке. Но перед ней стояла красивая, стройная, высокая, с распущенными пушистыми волосами рыжеватого оттенка, девушка в голубых джинсах и топике на тонких брительках.
Когда же ты успела так вырасти, дочка? Это было давно и как-будто вчера: институт, работа, замужество, рождение Машеньки. В ординатуру пошла по настоянию мужа и мамы, которые в один голос твердили, чтобы продолжала учиться, потому что, как говорили они, "у тебя талант от Бога лечить людей". После ординатуры бралась за все самые сложные операции. Через ее золотые руки врача-гинеколога, а теперь заведующей отделением, прошли и получили вторую жизнь сотни женщин. Так она больше ничему и не научилась - ни шить, ни вязать, ни компоты крутить. Она умеет единственное - лечить людей. Но вот родной дочери, кажется, мало уделяла внимания. Надо же что выдумала - замуж не пойду. А ведь Маняшка будет замечательной хозяйкой, но это уж бабушкина заслуга.
Здесь она заметила, что часы, на все еще включенном экране телевизора, показывают двенадцать ночи. Ну, где же Маша? И Володи тоже нет. Должно быть где-то вместе. Ну почему так тяжело на душе, как будто тебя пропустили через жернова мельницы?
А завтра опять трудный день.
"Надо выпить таблетку, а то не смогу уснуть,"- рассуждала она сама с собой, вставая с кресла. Да, со сном становилось все труднее, сказывалась привычка не спать по двое суток, когда приходилось ночи напролет просиживать у постели тяжелой больной. Что там советует врач психотерапевт из ее больницы Лариса Геннадьевна - таблетка димедрола и рюмка коньяка? Коньяка - нет, а вот димедрол, кажется, есть.
Руки сами потянулись к аптечке на стене.
Утром у входа в больницу ее ждала женщина с молодой девушкой.
- Надежда Николаевна, вы уж простите за назойливость, но вы обещали сами посмотреть мою дочку.
Короткий ответ:
- Да, я помню.
А потом твердыми уверенными шагами в ординаторскую. А в голове уже сотни дел. Среди них одно очень важное в седьмой палате, где лежит женщина со злокачественной опухолью матки. Как долго она подбирала слова, чтобы подготовить ее к этому страшному диагнозу. И вдруг такое разгильдяйство медсестры, которая оставила медицинскую карту на столе без присмотра. Что теперь сказать, как утешить больную, которая, наверняка, обливается слезами и ни с кем теперь не желает разговаривать? А медсестру обязательно уволю, таким не место в больнице.
Резкий телефонный звонок прервал размышления. И родной Машин голосок торопливо прокричал в трубку:
- Мама, мамуленька, это я. Володя уехал, я его проводила. Мы гуляли всю ночь и много говорили.
Мамуль, ты права, нам с Володей надо пожить врозь и подумать.
Что тебе приготовить на ужин. Ты ведь придешь вечером домой?
Потом секунда молчания и тихое ласковое:
- Я тебя очень люблю, мама.
- Я тебя тоже, Маняша.
Сказала и тут же поймала себя на мысли, что замечательная все-таки дочь у нее растет.
