Если в час пик в метро удается сесть, я цепляюсь взглядом за какую-нибудь точку и замираю. Однажды неудобно получилось: стоящий надо мной парень долго не мог понять, что такого завораживающего я нашла на его заду (это была заклёпка на кармане джинсов), а под конец даже начал зазывно улыбаться. Только объявление нужной мне станции прекратило случайный флирт.

Это всё мои жалкие попытки медитации в переполненном вагоне переполненного города. Но когда я так зависаю, бывает, что-то щелкает — и в мозгу всплывают самые внезапные образы и выныривают нежданные воспоминания.

Вот папа несет меня, трехлетнюю, на плечах. Он часто таскал меня подобным образом, пока я окончательно и непоправимо не потяжелела. Я любила, когда он меня так носил. Я вообще была папиной дочкой. Наверно, только лет в пять задалась вопросом: почему папа не помнит, что говорил накануне? С запахом вина я тогда еще этот феномен не связывала. К семи лет я стала почти взрослой: первый класс, как ни крути. И научилась по одному звуку поворачивающегося в замке ключа определять, в каком состоянии отец. Эту информацию трудно переоценить: от нее зависит, как пройдет вечер. Если он открывает сразу, резким движением, значит, трезвый. Если с небольшой задержкой — полупьяный. Роняет ключи на пол перед тем, как вставить в замок, и долго проворачивает — плохо дело.

Я научилась по одному звуку поворачивающегося в замке ключа определять, в каком состоянии отец.

Если трезвый — будет весь вечер молчать и читать книгу, сидя на диване перед телевизором. Если полупьяный — непременно захочет пообщаться, дружелюбно, полуснисходительно-полузаискивающе. Если сильно пьяный, дело непременно дойдет до ругани, скандала и маминых слез. В такие моменты я начинаю просить маму развестись. Она однажды почти решилась, мы даже ходили присматривать вариант для размена. Но что-то не срослось. То ли новая квартира не понравилась, то ли мама пожалела папу — точно не помню.

Так потихоньку идея о разводе сошла на нет.

Вот если бы папа не пил, все было бы по-другому. Я помню, как мы ездили в Сочи, когда мне было четыре. Здорово провели время. Правда, на обратной дороге папа случайно перепутал поезда. Мы отправились в другую сторону, и мама ругала его всю дорогу и обещала, что больше никуда с ним не поедет. Но это так, досадное недоразумение, ведь отдохнули-то мы хорошо. Это было году в девяностом, как раз перед распадом Союза, и мы действительно больше никуда не ездили втроем. Но на фотографии с юга, где родители сидят со мной, они выглядят вполне счастливыми. Так почему сейчас папа пьет? Информация поступает дозированно, больше в виде намеков. Причины все какие-то неопределенные. Первые три года после свадьбы они прожили в квартире бабушки и дедушки (по маминой линии). Папа по вечерам подрабатывал, разгружал вагоны с водкой. Потом начал работать в цехе, где нормой было распить после смены бутылочку. Папа втянулся, чтобы не стать белой вороной. Как он выразился — «дичком». Но, как признался мне как-то потом, так дичком и остался.

Вагон метро словно ускоряется, и образы мелькают все быстрее. Вот мне 13 лет, противный переходный возраст, да еще проблемы с одноклассниками. Но с одноклассницей Дашей я общалась хорошо — мы жили в одном подъезде и часто возвращались домой вместе. Как и в тот день, когда папа выпил слишком много. Обычно он, в каком бы состоянии ни был, всегда доходил до квартиры. А тут не дошел совсем чуть-чуть — развалился на ступеньках подъезда. Даша щадит меня, делает вид, что не узнает его:

Во время их ссор всегда становлюсь на сторону мамы, а для него вырабатываю снисходительное обращение — «папаша».

— Смотри, какой-то мужик валяется.

— Ага, — киваю я торопливо, и в душе вспыхивает надежда: может, на самом деле не узнала? Тогда я отказываюсь от него в первый раз. Потом уже легче: неважно, что я вся в него, я хочу быть маминой любимицей, как брат, и изо всех сил стараюсь. Во время их ссор всегда становлюсь на сторону мамы, а для него вырабатываю снисходительное обращение — «папаша».

Иногда я увлекаюсь и выкладываю ему все, что думаю, не особо стесняясь в выражениях. Разве что мат не использую.

Уже и мама начинает одергивать:

— Полегче, это все-таки твой отец. И он по-своему любит тебя...

— Тогда пускай не пьет!

Тогда мне кажется, что это ужасно просто, прямо-таки элементарно.

Когда мне исполнилось 16 лет, папа провожал меня на новогоднюю вечеринку к подруге через весь город. И я не позволила ему зайти в дом погреться, хотя он тогда даже не выпил. Я уже слишком привыкла стыдиться. В ту ночь он переночевал у друга, встреченного на обратной дороге — когда «прилег отдохнуть» в сугроб. Какое счастье, что друг встретился (это я уже потом поняла) — потому что в ту ночь похолодало до минус тридцати.

В 17 лет я поступила в вуз в другом городе и сделала то, о чем давно мечтала, — уехала из дома. Закончила университет, вышла замуж и переехала еще дальше от родного города. Приезжала теперь только на праздники и дни рождения. Перемены не бросались в глаза. Папу в конце концов уволили за пьянку, и он целый день ждал маму, чтобы попросить десятку. Мама, которую, напротив, повысили на работе, не всегда выдавала мелочь — с какой стати, если он ничего не делает? Тогда папа начал убираться и готовить, перешел в статус домохозяина.

Вагон приходит к нужной станции, и я поднимаюсь. Мне на вокзал — еду проведать родителей. Сейчас не праздники, просто недавно приснился странный сон. Будто бы папа пришел ко мне на работу и стал жаловаться на жизнь. Мол, никому он не нужен и никто его не любит, он устал и собирается уйти куда-то в субботу, в четыре утра.

— Но я же тебя люблю, — горячо возразила я, и во сне эти слова дались намного легче, чем в жизни.

— Но я же тебя люблю, — горячо возразила я, и во сне эти слова дались намного легче, чем в жизни. Кажется, в реальности я ему вообще не говорила ничего подобного. — У тебя есть мы!

И даже обнимаю его.

К чему бы такой сон, а? Я долго ломала голову, а потом вдруг взяла и решила поехать домой.

Дома меня встретили родители, оба — какое облегчение! Суббота наступила, и все нормально, никто никуда не ушел. Правда, папа накануне немного выпил и уже с утра попросил у нас с мамой двадцать рублей — на опохмел. Мы еще лежали в постели — только девять утра — и сонно отказывались.

— Никто меня не любит, никто не понимает, — расстроенно протянул отец. Вот он, мой шанс — повторить то, что сказала во сне, разубедить его! Но я молчу. Боюсь, что если скажу — битва за двадцатку проиграна. Я получаю нормально, для меня двадцать рублей — сущая мелочь, но мама просила ничего ему не давать — принцип.

Папа не выдерживает, перескакивает через ступень — и скандалит. Мама плачет. Я накрываюсь одеялом с головой — кажется, дежавю.