Максимальная подготовка к спектаклю — прочитать роман Достоевского "Идиот" и поинтересоваться учением Лейбница о монадах. Минимальная — быть открытым к причудливому скрещиванию театра и литературы.
Спектакль "Идиотология" режиссера Клима Козинского существует в репертуаре Электротеатра с 2016 года. Название постановки может сбить с толку: в нем зашифрованы сразу две отсылки к большим произведениям, роману Федора Достоевского "Идиот" и философскому труду Готфрида Лейбница "Монадология" (1714).
Козинский, ученик Бориса Юхананова, выступил инициатором соединить, не смешивая, сценическое действие и текст романа, дабы не умалить роли ни одной из этих частей. Сухая читка книги на сцене и полное переиначивание первоисточника в угоду драматическим приемам – две крайности, которых режиссер стремится избежать в спектакле. Результат эксперимента рождается из прямого противопоставления литературы и театра – и за этим интересно наблюдать.
На первый взгляд, "Идиотология" сохраняет канву повествования: хронология романа за редким исключением соблюдена, из действующих лиц – легко узнаваемые князь Мышкин, Парфен Рогожин, Настасья Филипповна, Аглая Епанчина, Лебедев и Радомский… В начале нескольких актов перед аудиторией предстает Людоед: Козинский "одушевляет" образ, который в тексте у Достоевского существует лишь как абстракция – предмет разговора Князя с Лебедевым.
По сути Людоед озвучивает идеи, которые вырастают из монологов и диалогов героев. Сложные, неудобные темы нависают над действием как свинцовые тучи: "вложить" их в уста одного из персонажей значит немного разрядить сценический накал и помочь зрителю разобраться в происходящем. В то же время Людоед помогает Мышкину реализовать философскую линию спектакля, в основе которой – рассуждения Лейбница о монадах или стремлении души постигнуть жизнь за счет разума, неспособности отказаться от идеального знания о мире.
Впрочем, пространственные речи ведут не только Князь и Людоед, но в определенные моменты действия – все персонажи "Идиотологии". Автор монолога находится в одиночестве или продолжает двигаться посреди застывшей на глазах зрителя сцены. Литературный текст в такие минуты словно выходит за рамки драматургии. Так Рогожин думает вслух о Настасье Филипповне, Настасья и Аглая рефлексируют о своем отношении к Мышкину, а сам Князь, как мы отлично помним из произведения, рассуждает о судьбе и нравственной природе каждого встреченного им человека.
Монологи обогащают действие, но не препятствуют его развитию: сюжет раскрывается в естественном темпе, в то время как авторские отступления приглашают зрителя увидеть сновидческую реальность героев. Пожалуй, это то, что делает спектакль современным: экспериментальная подача материала, игра на границе жанров. И, конечно, яркие костюмы и необычная сценография от театрального художника Анастасии Нефедовой: мода и быт конца XIX века на подмостках выглядят знакомыми и интригуют в равной степени.
Возрастное ограничение: 18+
