Арбатская история

Я гуляла по Арбату. Мне нравилось бродить одной, когда ничего не нужно говорить, а лишь идти и смотреть по сторонам. Вообще Арбатские переулки всегда нравились мне своей тишиной, бесстрастностью и недосказанностью. В них всегда легко дышалось, несмотря на узенькие проемы между домами и обилие машин. Как-то здесь все по-домашнему просто. Лишь стильно одетые люди выдают принадлежность к иному столетию.

Маленькие забытые особняки, потревоженные временем, уже не так сверкают своим великолепием, поражая взоры прохожих. На облупившихся фасадах когда-то роскошных домов повсюду висят мемориальные доски. Да, действительно стоит лишь повернуть глаза или вправо или влево, как вы тут же увидите массу интересных людей и узнаете много жизненных историй. Эти дома, казалось бы невзрачные и потрепанные, хранят в себе жизнь, жизнь многовековую странную и заманчивую. Так размышляла я, гуляя по центру Москвы. Я оглядывалась по сторонам, дабы увидеть что-то новое. Но все здесь было уже совсем знакомым, совсем понятным, настоящим.

Вдруг я услышала чей-то голос. И обернулась. На скамейке возле щукинского училища сидела сухопарая пожилая женщина и с кем-то разговаривала. Я посмотрела по сторонам, рядом никого не было. Тогда я приостановилась и прислушалась.
- Да-с, в мои годы все было по-другому. Их сиятельство любил кофей. Ему привозили заморские пряности, и он давал нам пробовать всего по чуть-чуть. Да вы садитесь, милочка, я вам кое-что расскажу.
- Это вы мне? - спросила я старушку.
- Вам-вам, да присаживайтесь, не бойтесь. Я же вас не съем.
Я села на скамейку и рассмотрела свою собеседницу. На вид ей было около семидесяти лет. Этакая старая интеллигентка со слегка подкрашенными губами, припудренная, с эффектным маникюром. На ней был бежевый твидовый костюм. Стоял сентябрь, поэтому этот материал был как раз кстати. Туфли-лодочки на небольшой танкетке выдавали хороший вкус и умение подбирать расцветки.
- Почему кофей? - вдруг спросила я.
- Я ожидала этого вопроса. На самом деле так говорила няня, работавшая в нашем доме, а мы все ее передразнивали. Вы курите? - спросила она вдруг.
- За компанию не откажусь, - ответила я. И она протянула мне старинный серебряный портсигар. Запахло амброй и мускусом.
- Берите, не стесняйтесь. Они не такие вредные, как все остальное.
Мы закурили. Она элегантно выпустила дым, на мгновение задумалась и заговорила.
- Мне ведь 95 лет, милочка.
- Не может быть! - выдохнула я.
- Все может быть, дорогая. Мы прожили в Москве всю жизнь, я моя семья. Нас было шестеро у родителей. Три брата и три сестры. Кстати, я не представилась, меня зовут Ада Сергеевна.
- Очень приятно, - ответила я и в свою очередь представилась ей.
- Так вот… Я родилась еще в год царствования великого Николая 11, я знала его лично. Мне было семь лет, когда его расстреляли. Он был статен, элегантен и мил в общении. Из его дочерей мне больше всех нравилась Татьяна, такая нежная, романтичная. Она называла меня "одуванчиком" за мои пушистые волосы. Она любила духи с ароматом фиалки. Мой отец подарил их ей на какой-то Новый год. Она была страшно рада.

Я слушала ее, открыв рот, пытаясь понять, сумасшедшая она или нет. Или все же все то, что она говорит, это чистая правда.
- Вы не верите мне. Это видно по вашим глазам. Вас можно понять. Во-первых, я хорошо сохранилась. Во-вторых, здесь нет ни капли лжи. Все это действительно так. Мой отец имел графский титул. Графа Ланского знала в те годы вся столичная интеллигенция. Он дружил со Львом Николаевичем Толстым. К сожалению, мне не удалось его увидеть. Он умер за год до моего рождения. В нашей семье очень любили детей и с нетерпением ждали следующего появления. К нам приходил учитель танцев, француз, такой, знаете, приятный человек. Худой, как жердь, светловолосый, безумно галантный. Моя младшая сестра была даже одно время в него влюблена.
- Почему вы мне все это рассказываете? - спросила я.
- Этого вопроса я ожидала. Просто потому, что вы мне понравились. Показались какой-то настоящей. Не такой как все.
- Благодарю, - ответила я.
- Вам интересно? - спросила меня Ада Сергеевна с надеждой в голосе.
- Что вы! Вы просто клад! - я не могла подобрать слова.
- Мы занимались музыкой, вокалом. У нас даже был семейный ансамбль. Я пела всегда вторую партию. Мы с сестрами учились в женской гимназии. У нас были классные дамы. Именно так они и назывались. У нас было правило, при виде классной дамы, обязательно делать книксен. Один раз я забылась и у меня совершенно выпала из головы эта мысль, а навстречу мне шла наша классная дама по немецкому языку. За провинность меня лишили тогда обеда и ужина. Да, правила тогда были строги. Но и люди были другими.
- Ада Сергеевна, а кто вы по профессии? - спросила я свою новую знакомую.
- Я филолог. Написала исследование о жизни Толстого. Именно о жизни, не о творчестве, нет. Отец много рассказывал о нем. И его воспоминаний и составилась эта книга. Она о боли, страданиях поистине великого человека. Кстати, она есть у меня дома. Я живу рядом. Пойдемте?

Я кивнула. И мы отправились к ней домой. Это был один из описываемых мною ранее особняков. Старый дом, такой по-настоящему московско-интеллигентный. Мы поднялись на второй этаж. Она открыла дубовую дверь. Пахло сладкими духами и нафталином.
- Проходите, не стесняйтесь.
Квартира была огромной. Длинный коридор, много комнат и высокие потолки. Все здесь было каким-то по далекому старинным, жаждущим исследований. Все было в бежево-бордовых тонах. В гостиной стояли кресла на кривых ножках с линейной обивкой, массивный стол с ажурной скатертью. На стене висело бра, излучая приглушенный свет. На окне возлежал пушистый рыжий кот.
- Это Артур. Он любит, когда к нам приходят в гости. Мы с ним вдвоем живем. Поэтому каждый человек для нас очень важен.
И действительно, Артур, критически меня оглядев, подошел, положил свою лапу мне на колено и мяукнул.
- Он здоровается. Значит, вы пришлись ему по душе.
Через мгновение Артур был уже рядом со мной. Около кресел стоял маленький столик, на котором было множество фотографий, поразивших меня.
- Да-да, не удивляйтесь. Это все не коллажи. Это настоящие снимки. Это мой отец и Николай II, это мы с Татьяной и Анастасией. Это моя мать.
- Красивая женщина, - произнесла я.
- Да, она была удивительно хороша. В ней сочеталось все: и элегантность и хороший вкус, тонкий ум и правильные черты лица.
- А это мой первый муж. Он погиб на войне. Я тогда прокляла эту войну. Когда мне пришло извещение о его смерти, все потемнело у меня перед глазами. Я упала в обморок. Нашему сыну было тогда два года. Мой муж прошел всю войну. До ее конца оставалось три месяца. А какой-то подлый человечишка просто убил его. Для меня это было трагедией. Я вообще воспринимала все близко к сердцу. Каждая новая смерть была моей болью, до сих пор не пережитой.
Она замолчала. Мне стало не по себе. Захотелось разрядить обстановку.
- Знаете, а у меня есть бананы и варенье. Давайте, я вас угощу.
- Ой, правда, простите. Я даже не предложила вам чая. Пойдемте на кухню, - она будто очнулась от своих горьких мыслей.

Кухня была старинная, из массива дуба, темного цвета. Она заварила чай, и в воздухе запахло жасмином и мелиссой.
- Нет, определенно, со мной сегодня что-то не так. Я совсем ничего о вас не знаю, все говорю и говорю. Совсем стара стала…
Я рассказала ей немного о себе, хотя говорить мне не хотелось. Мне хотелось лишь слушать. Слушать эту потрясающую женщину, которая прошла через все и осталась удивительно красивым человеком.
- Мой первый муж был музыкант. Его случайно завербовали. Он великолепно играл на рояле. Он дружил с Собиновым и аккомпанировал ему. Он был вообще тонким человеком. Я полюбила его и вышла замуж. Хотя в то время подобные знакомства не приветствовались. Тогда было принято знакомить детей друг с другом или подбирать пару с детства. Меня познакомили с одним молодым человеком. Он был сыном старого приятеля моего отца, этакий рыжий веснусчатый зануда в очках. Мне он сразу не понравился. А в Артура я влюбилась сразу. Красивый, интеллигентный, приятный и мягкий человек. Он развелся с женой ради меня. Я понимала, что разбиваю семью, но другого выхода не было.
Тут я вспомнила о коте Артуре. Вот, наверное, почему она так назвала его и так сильно его любит.
- У вас есть дети? - опять спросила я, чувствуя себя в роли интервьюирующей противной журналистки.
- Да, у меня двое детей. Сын - от первого брака и дочь - от второго. У меня четверо внуков. И двое правнуков. Скоро, может, будут и праправнуки, - довольно заключила она, - мы, правда, редко видимся. Сын с семьей уехал в Америку. Дочь живет в Москве, но навещает редко. Зато ко мне почти каждый день приходит внучка. Она, кстати, очень на вас похожа. Такая же худенькая, с длинными волосами, огромными глазами и вопросом в глазах.
- Почему вы так решили?
- Просто потому что уже давно я вижу людей насквозь. Даже когда мне было 50, я этого не ощущала. Сейчас все изменилось. Но вы не подумайте, что я дряхлая и немощная. У меня, даже в моем возрасте есть поклонники. Один ходит ко мне уже 15 лет. Мы просто разговариваем, он поэт и читает мне свои стихи. Кстати, к поэзии я отношусь довольно критически. С тех пор как стала общаться с Ахматовой.
- Вы знали Ахматову? - моему изумлению не было предела.
- Не просто знала, мы дружили с Анной Андреевной еще тогда, когда она жила в доме Миши Ардова. Я часто приходила к ним. Мы иногда собирались втроем. Ахматова, Раневская и я. И плакались друг другу. Кстати, с Раневской познакомил меня мой второй муж, литературный критик. Он, кстати, еще на этом свете. И еще продолжает творить. Пойдемте в комнату. Я кое-что вам покажу.

И мы прошли в другую гостиную. По-видимому их было две. Она была чуть поменьше чем та, другая. Но более уютна. Та стоял настоящий камин, кресла и белый рояль. Ада Сергеевна подошла к роялю, любовно провела рукой по его потрескавшейся крышке, открыла ее и заиграла. Заиграла так, что мое сердце чуть не выскочило из груди. Потом она запела. Запела романс Глинки. Вдруг она замолчала и спросила меня:
- А вы поете?
- Да, - ответила я.
- Тогда подпойте мне, очень вас прошу. У вас скорее всего сопрано. Я буду вторым голосом.
- Хорошо.
Мы запели с ней дуэтом. Без всякой репетиции, без распевки. Это было настолько легко, что я удивилась.
- Это мы пели с Козловским в Большом, - вдруг сказала она.
- Вы пели в Большом? - я переспросила.
- Да, но очень недолго. Потом я порвала связки и больше уже не могла петь сильные оперные партии.
- Но как вам все это удается?
- Да, вы правы, я уже далеко не девочка. Я прекрасно понимаю то, что я древняя старушенция, которой на этой земле уже не место, но я люблю жизнь, люблю во всех ее проявлениях. Да и выгляжу я не так уж плохо для своих почти ста.

Она подошла к зеркалу и подправила выбившиеся вьющиеся пряди из собранной высокой прически. Тут я поняла, почему дочь великого царя называла ее "одуванчиком". У нее действительно были пышные волосы. Кстати, свою седину она закрашивала пепельно-русым оттенком, от чего и выглядела гораздо моложе.

Вдруг позвонили в дверь. Я услышала в холле голоса.
- Проходи, я сейчас тебя познакомлю с моей собеседницей.
В комнату вошла пожилая женщина, стиля Ады Сергеевны. Такая же худощавая и тонкая.
- Познакомьтесь, это Луиза Марковна, моя давняя приятельница.
Луиза Марковна улыбнулась и села в кресло.
- Знаете, Луиза пишет стихи. Они у нее замечательные. Хотя лет двадцать назад они и были совсем иными.
- Да, Адочка, лучше эти цифры не произносить. Они, по-видимому, шокируют молодую леди своей пугающей силой. Мы ведь знакомы с тобой, страшно сказать, почти шестьдесят лет.
- Я уже открыла свой возраст, так что скрывать нам больше нечего.
- Ты знаешь, я сейчас прогуливалась по Арбату и увидела там Мишу. Помнишь? Михаил Аркадьевич из Театра Сатиры, любитель джаза? Он стоит там и играет на своем старом саксофоне. Здорово играет. Он меня не узнал. А я была настолько шокирована, что даже к нему не подошла.
- Что ты говоришь? Не может быть? Он же был преуспевающим, красивым, сильным…
- Вот что делает с людьми жизнь… - заключила Луиза Марковна.
- Наверное, я пойду, мне пора, - сказала я, хотя никуда не спешила, да и уходить мне не хотелось.
- Вы заскучали?
- Нет, что вы, просто не хочу вам мешать.
- Никаких мешать, деточка. Кстати, у меня по-моему появилась довольно неплохая идея. Пойдемте, - сказала Ада Сергеевна.

Мы вышли из дома и куда-то пошли. Немного похолодало, и Ада Сергеевна захватила с собой коричневую накидку. Она предварительно подкрасила губы, причесалась и с довольным видом закрыла дверь квартиры. Мы шли по Арбату. Она шествовала с грацией графини, каковой она и являлась. Один художник предложил написать ее лицо:
- Мадам, позвольте описать вашу удивительную красоту.
- Спасибо, сэр, но все мои портреты уже давно написаны, - ответила ему она в том же духе, оставив его совершенно обескураженным.
Мы дошли до середины улицы, как Луиза Марковна остановилась:
- А вот и Михаил Аркадьевич!
Это был седовласый мужчина в годах, по-видимому бывший ранее безумно интересным и статным. Он играл что-то из Эллингтона. Ада Сергеевна подошла поближе и стала напевать эту мелодию. Михаил Аркадьевич повернул голову, на мгновение продолжил играть, но вдруг остановился как вкопанный, посмотрев на Аду Сергеевну.
- Боже мой, - смог лишь сказать он, и случайная слеза скатилась по его щеке, - Адочка!
- Миша!
И они обнялись. Это было так трогательно, что Луиза Марковна расплакалась, да и я в долгу не осталась.
- Давай нашу, Мишенька! - сказала Ада Сергеевна. И он заиграл. Заиграл божественно. Заиграл Гершвина. Он играл и смотрел на нее. Я почему-то сразу вспомнила пьесу "Дальше тишина" с Раневской и Пляттом. Это было нечто похожее, только не боль расставания, а боль встречи. Потом мы разговорились все вчетвером. Михаил Аркадьевич рассказал, что после войны был контужен и ушел из театра. Рассказал, что дочь бросила его, когда узнала, что он не настоял на операции жены. А он и не мог настаивать. Она боялась этого и предпочла умереть. А дочь этого не поняла. Теперь он не видит ни ее, ни внуков. Пенсии не хватает даже на еду, поэтому и занялся выступлениями на Арбате, другого выхода нет. Он одинок, у него нет желаний, он просто живет, потому что жизнь не отпускает его, не отпускает из своих сетей. А с Адой Сергеевной они, между прочим, были знакомы уже довольно давно, хотя Михаил Аркадьевич и младше нее на 15 лет. Он любил Аду Сергеевну, а она когда-то отвергла его из-за любви к другому мужчине. Луиза Марковна была свидетельницей всех этих событий, поэтому знает о них не понаслышке.

Время было позднее, мне нужно было идти.
- Приходите еще. Может быть, узнаете еще что-то интересное, - пригласила Ада Сергеевна.
Поблагодарив ее за все, я ушла. Эти люди остались в моей памяти. Эти настоящие люди, которым несвойственна поддельность и ложь, злоба и ненависть. Как-то, опять гуляя по своим любимым переулкам, я проходила мимо той же самой скамейки. На ней сидела моя старая знакомая Ада Сергеевна, такая же элегантная с той же неизменной сигарой в правой руке. Но сидела она уже не одна. Рядом с ней был Михаил Аркадьевич и молодая симпатичная девушка. Они о чем-то довольно оживленно беседовали. Завидев меня, она улыбнулась, и протянула мне руку:
- Здравствуйте, вот я уже в новой компании. Позвольте вам представить: мой муж, известный джазмен Михаил Аркадьевич Гранин и моя правнучка Алиса.

Вот такая история. Интересная история жизни. Точнее, не одной жизни, а нескольких жизней. Она еще не закончилась, эта история. У нее есть маленькое, но все же продолжение. Они вместе. Интеллигентная москвичка, почти ровесница века, и приятный мужчина, тоже уже не мальчик. Прошло много лет, прежде чем они осознали эту встречу. Я часто общалась с Адой Сергеевной. Часто бывала у нее. Но однажды, придя к ней, я увидела квартиру опечатанной. Это насторожило и испугало меня. Я пулей взлетела на третий этаж, где жила Луиза Марковна. Она открыла мне дверь и, видя мое выражение лица, сказала:
- Вы не беспокойтесь. С ними все в порядке. Они просто уехали в загородный дом дочери Миши. Они помирились и теперь живут вместе. Скоро я к ним поеду. А то уже заскучала. Хотите, можно со мной?
Лишь только она это произнесла, как во мне будто что-то заиграло, запело. Я обняла Луизу Марковну, а она засмеялась.
- Кстати, Ада Сергеевна вам тут кое-что оставила.
И она принесла мне шкатулку. Я открыла ее, в ней зазвучал романс Глинки. А внутри лежал пожелтевшая фотография маленькой Адочки и последней царской семьи России.