Мне три года. Мы с двоюродной Иркой по очереди сигаем с подоконника на пол. Нам так нравится. Только очень трудно забираться потом после прыжка на эту верхотуру - подоконник. Ирка заботливо тянет меня, пухлую и неповоротливую, за руки. Да, ноги слишком коротки, и потому никак не получается наступить "сюда, а потом сюда", как говорит Ирка. Она-то уже "большая", и руки-ноги у нее уже худые, длинные и цепкие, во всяком случае, мне так кажется. И грохоту от нее больше.
-
Огонь!.. Батарея!! Пали!!!
Мне три года. Мы с двоюродной Иркой по очереди сигаем с подоконника на
пол. Нам так нравится. Только очень трудно забираться потом после прыжка
на эту верхотуру - подоконник. Ирка заботливо тянет меня, пухлую и неповоротливую,
за руки. Да, ноги слишком коротки, и потому никак не получается наступить
"сюда, а потом сюда", как говорит Ирка. Она-то уже "большая", и руки-ноги
у нее уже худые, длинные и цепкие, во всяком случае, мне так кажется.
И грохоту от нее больше.
- Огонь!.. Батарея!! Пали!!!
Что такое огонь - я знаю, это оранжевое и немножко страшное. Батарея - это… Да вот же она, железная, гулкая и твердая, под подоконником, на нее больно наступать коленками. А "пали" - с этим сложнее. Пали-пали-пали… не знаю. Неважно. Наверное, для того, чтобы можно было прыгнуть. Причем "огонь" говорят шепотом, "батарея" - простым голосом, а несусветное "пали" непременно надо орать как можно громче. Выходит, "пали" - тоже что-то страшное. Не для нас. Для соседей.
- Ты хочешь сикать? - Ирка часто задает этот вопрос. А я изумленно гляжу на нее, ведь она же "большая"!
Эта "большая" надела черную шубку ногами в рукава и разгуливает по квартире, подхватив подол. Только самое интересное случилось после, когда Ирка, повозившись немного, сначала притихла, потом запыхтела сердито и в конце концов объявила басом: "Я не могу ее снять".
- Вот и будешь теперь так ходить всю жизнь, - сказала тетя Фая.
- Ну, сними-и-ите, ну, сними-и-ите, - канючила Ирка, дрыгая ногами.
А взрослые помирали со смеху. К "взрослым" относилась и двоюродная Татьяна. Именно так: Татьяна, а не Таня, Танечка или Танюша. Она высокая (для нас!), худенькая, черноглазая и молчаливая. И совсем не умеет есть макароны. Берет вилкой… Не так! Надо поймать макаронину двумя пальцами в тарелке, засунуть ее кончик в рот, а потом со свистом втянуть, чтобы жирные брызги полетели в разные стороны!
Взрослые осуждающе качают головами. Так долго и так непримиримо, что хочется покивать им в ответ. Но нельзя. Обидятся. Поэтому придется тоже взяться за вилку…
- Ила, умей в виду, - и пухлым указательным пальчиком болтаю в воздухе, совсем как тетя Фая, когда отправляла нас гулять. Короткие ноги снова подводят. Голенастые и легкие Иркины подружки носятся по забетоненному двору. Как горные козы по уступам скал. А я не успеваю за ними. Поэтому приходится девчонкам замереть на лету. Будто в кинокадре, чтобы я могла допрыгать, добежать…
… Рыбка. Настоящая живая рыбка. Чуть больше моей ладошки. Рыбка с грустными глазами и стеклянистой чешуей. Ее поймали для меня на речке и посадили в неуклюжую железяку с водой. Рыбка вся трепещет, щекочет хвостиком мои пальцы. Я не успеваю ее схватить. Рыбку отпускают на волю. Мне ее жаль - там, в речке, большие круглые камни и слишком много воды.
… Рак. Черно-коричневый, шевелящийся, какой-то хрустящий, с усами, лапами и клешнями. Мне совсем не страшно, потому что его очень осторожно держит Ирка. И уже если она не боится, мне тем более стыдно. Ирка переворачивает его на спину, тычет пальцем в розовое брюшко и говорит: "Отсюда он сикает…" Удивлению нет предела.
… Синие голуби со свистящими крыльями кажутся большими мутными комками под крышей старой деревянной голубятни. Начинается гроза, приглушенно и зловеще шумит высокий темный лес снаружи. Ветер дует во все щели, шевеля волосы на голове. А мы стоим, запрокинув головы, считая голубей, чтобы "доложить" деду, все ли прилетели домой. И что-то ноет у меня под ребрами, рвется вверх, с ветром, через щели старой голубятни. Неужели душа?
… Стрекозы, огромные, сказочные, с хрустальными звенящими крыльями кружатся над теплой прозрачной водой. Сквозь солнечную рябь на дне видны круглые камни - зеленые, красные, голубые, в крапинку. Я, ослепленная блеском солнца, неба, воды, шлепаю к крохотному заливчику, поднимая тучу брызг и пугаю изумрудных лягушат. В заливчике вода зеленовата и горяча, как суп. А на самой ее поверхности, на лодочках-листочках, темно-зеленых, гладких и упругих, плавают царственные кувшинки - белые короны. И я стою по пояс в кувшинках, протягивая ладошки стрекозам, которые пикируют возле самого лица, сверкая крыльями, дразня… Кажется, это уже сон…
Все может оказаться сном: белые гольфы с помпошками, танцы под радио на дневной и пустой танцплощадке, визг встречных электричек, чемоданы, которые пришлось ловить на ходу. Страшная, летящая черная полоса между перроном и вагоном, пеньки и тропки в летнем лесу, грибы маслята посреди поляны с ласковой травкой.
Сегодня на моем подоконнике слишком мало места для одного лета из моего детства. Здесь поселились пустые молочные бутылки, два глиняных горшка с алоэ, утюг и кастрюля с мукой. Совсем некуда деться.
Елена ПУТАЛОВА