Анжела

 Я с первого взгляда привязалась к Анжеле так преданно, как может только ребенок. „Анжел-л-л-ла - Анжел-л-линаааа!” – перекатывала я на языке ее непривычное, чужое для моего слуха имя, увидев вдалеке копну рыжих кудрей, и, съехав на животе по перилам, неслась к воротам. Моей задачей было перехватить у нее стопку газет и писем, пока она не опустила их в наш почтовый ящик. Она улыбалась мне своей диковатой улыбкой и дергала меня за нос. Бросив газеты на крыльцо, я убегала от нее на задний двор, где мы носились в неистовом желании порезвиться, а потом садились под развесистую акацию. Я клала голову ей на колени и пела песни, а она раскачивалась в такт музыке и гладила меня по волосам, изредка звонко шлепая себя ладонями по бедрам от восторга.
...Мама моя умерла, когда мне было 5 лет. По рассказам бабушки, отец обезумел от горя. Его спасло поступившее предложение о работе в южной Италии. И тогда он, молодой талантливый ученый, оставил все, что напоминало ему о прежней жизни. Все - кроме меня. Мы поселились в небольшой деревне на берегу моря, в каменном доме с прохладными комнатами и деревянными ставнями, которые были закрыты почти круглые сутки, чтоб хоть как-нибудь спасать нас от царившей на улице жары. Рано утром отец уходил на пристань, откуда его забирал катер. Каждый раз после погружения он приносил мне что-нибудь интересное – красивый фиолетовый камень или морского ежа. В такие минуты, казалось, он ненадолго забывал о своем горе и становился совсем другим человеком – веселым, увлеченным, как мальчишка. Мне хотелось часами сидеть рядом с ним и слушать его рассказы о подводном мире. Но такое случалось редко. Он уходил в кабинет и погружался теперь уже в пучину теоретической науки – вел записи, читал журналы, отвечал на письма.
Я понуро выходила во двор, пытаясь хоть как-нибудь скоротать жаркие полуденные часы. Друзей у меня не было. Детей в поселке было мало, да и знание итальянского у меня ограничивалось парой-тройкой фраз, которыми я, как мне казалось, очень умело пользовалась в местном магазине, но к которым всегда приходилось добавлять неистовую жестикуляцию.
И тогда в моем мире появилась Анжела – немая девушка-почтальон, полуребенок-полуженщина, немного безумная, но при этом умеющая читать, благодаря стараниям своей перестарелой матери. Местные дети дразнили ее «ненормальной» и «дурочкой» и бросались ей вслед мусором, взрослые сторонились ее и старались не смотреть из окон пока она разносила почту.
Было в ней что-то дикое, необъятное и неподвластное. Когда дети черезчур донимали ее, она бросалась на них с беззвучным воплем на устах, и они рассыпались в разные стороны, как стайка рыб. Я часто видела как она стоит посреди пыльной улицы с письмом в руках и, закусив от напряжения губу, пытается по слогам воспроизвести в уме адрес. Не знаю, что происходило в этот момент у нее в голове, но она ни разу ни ошиблась, ни разу не занесла почту туда, куда не надо.
Когда я в первый раз ее увидела, она стояла в растеряности перед нашим домом и читала новую табличку на воротах с именем моего отца. Пока она переводила взгляд от ворот на письмо и обратно, я выбежала к ней навстречу и потянула письмо к себе, пытаясь на своем тарабарском языке объяснить ей, что именно мы с недавних пор являемся обитателями этого дома.
Наверно, ей понравилось то, что я так же как и она, совершенно не могу объясняться на местном наречии, и что мы обе одинаково хорошо владеем языком жестов. Она долго смотрела на меня, не веря до конца тому, что я не собираюсь ни дразнить ее, ни обижать, а потом вдруг села на пыльную дорогу и прижала меня к себе. Уткнувшись в копну ее солнечных волос, я зажмурилась от неожиданности и боялась пошевелиться, чтобы не спугнуть тысячи зайчиков, искрящихся в паутине перед моими глазами. Мы долго-долго сидели обнявшись – ребенок, истосковавшийся по материнской ласке и немая девушка, с кровоточащей душой. Когда я оторвалась от нее, она показалась мне ангельски красивой. Рыжие волосы, теплые ореховые глаза и тонкая улыбка на загорелом лице. Такой была моя Анжела. Такой я запомнила ее на всю жизнь.
Пока мы рассматривали друг друга из дома вышел отец. Обернувшись, я увидела его, стоящим в воротах, прислонившимся к косяку и пронизывающим меня каким-то странным, долгим и удивленным взгядом. Казалось он только что проснулся и впервые увидел свою дочь – близкое, родное, но в то же время незнакомое существо. Он подошел и взял меня за руку. «Папа, это...почта”, - я запнулась. Анжела откинула со лба прядь, и взяв сухую ветку старательно стала выводить на песке: «A-N-G-E-L…”. „Ангел!”, - запрыгала я на одной ножке. „Наш почтовый ангел», - забормотал отец, поправляя съехавшие очки, и потащил меня в дом. На полдороге он вспомнил об оставшейся у Анжелы почте, выпустил меня и пошел обратно. Издали я видела как он со словами «грацие, синьорина» зачем-то стал трясти ее за руку , потом вытащил из кармана горсть миндаля и высыпал ей в ладони, и в конце концов отломил веточку цветущего олеандра и, поспешно запихнув ее в сумку с почтой, вернулся ко мне.
С тех пор Анжела каждый день проходила мимо нашего дома, а я с нетепрением ждала ее появления, чтобы порезвиться с ней во дворе. Это было мое самое счастливое лето. Я была ребенком и подчинялась инстинктам, которые влекли меня к этому чистому существу, а она, в свою очередь, платила мне за мою бескорыстную преданность нежностью и лаской женщины, которой хотелось дарить кому-нибудь свою любовь.