Полет души суровой Люськи

Неужели придется искать другую работу? Раньше хоть как-то можно было сосуществовать, хотя мы втроем никогда особо не дружили, а нынче обстановка в нашем малочисленном коллективе стала просто невыносимой.

Мы с Аллой приятельствовали, и в перерывах между не шибко напряженным трудом лялякали о радостях жизни - во что одеться, в кого влюбиться и прочем таком разном. Людмила Михайловна участия в нашем трепе обычно не принимала, а если и вступала в разговор, то с осуждением.

Старше нас по должности, и по возрасту, Людмила как будто выросла на другой грядке, где произрастали создания неаппетитные и неприглядные. Cексапильность нулевая, правильность - абсолютная. Никогда мы не слышали от нее ласковой интонации, даже о самых близких людях она говорила с неприятной суровостью. Свою собственную маму называла бабка, дочку -Танька, мужа и сына - Ванька и Пашка. Соответственно и сама Людмила стала для нас Люськой. Аллочка иногда, посмеиваясь, утверждала, что Люська - неодушевленная. Мне тоже порой казалось, что Люськина душа запрятана далеко-далеко, как кащеева смерть: в яйце, в ларце, на дне окияна.

В свободные от работы часы Люська добывала продукты питания. Каждый обеденный перерыв она бегала по магазинам в поисках дешевых яиц и докторской колбасы, а потом, запарившаяся, поедала принесенные из дома остатки вчерашнего ужина. Наш с Аллой ежедневный обед в столовке родного НИИ в её глазах выглядел разгулом и ненужной роскошью. Увлечение нарядами она считала глупостью, поклонников при живых мужьях - развратом, а мои критические реплики в адрес КПСС и в защиту академика Сахарова – предательством Родины.

Люську мы обе раздражали, но я - значительно сильнее, чем Аллочка. На Аллу вообще сердиться было невозможно, настолько вкусно она умела жить и радоваться жизни. В ее рассказах приготовление обеда или генеральная уборка преображались в волшебное действо, полное веселья и кайфа, намазывание кремом физиономии обращалось в утонченное блаженство, а воскресный поход с мужем по магазинaм выглядел приключением принца Флоризеля.

Во мне, к сожалению, ничего такого праздничного не наблюдалось. Люська едва не скрипела зубами от ненависти, выслушивая мои антисоветские политинформации. Ее бесили и мой глобальный пофигизм, и вселенский нигилизм, и прочие несовершенства моей натуры. Но совсем наши отношения развинтились после моего категорического отказа принять участие в геометрической прогрессии.

Строительство финансовой пирамиды «письмо счастья» велось в нашем институте уже месяца два, когда лидер «счастливцев» Веруша решила охватить и нас троих. В ответ на вежливый отказ она взяла ручку и бумагу:

- Вы что, не понимаете? Это же геометрическая прогрессия, вот смотрите - пять человек раздают это письмо еще пятерым, потом умножим еще на пять...

Математика Веруши загипнотизировала Люську настолько, что несмотря на всю свою скупость она вынула из кошелька купюру и протянула совратительнице.

- Ирка, а ты что же, - вдохновено обратилась ко мне новая "счастливица", проигнорировав Аллочку,- давай, присоединяйся.
- Не, Людмила Михайловна, я понимаю деньги только в виде зарплаты, - при Веруше мне неудобно было прямо сказать, что вся эта затея - пустая байда.
- Совсем уже чокнулась! И советская власть ей не хороша, и в геометрическую прогрессию она не верит!
- Я в Ломоносова с Лавуазье верю. Если где-то нет кого-то, значит где-то кто-то есть... Тут же не просто так, тут активничать надо. Вот Вера Степановна не только пятерых нашла, чтоб письмо вручить, но и продолжает поиск, чтобы себя продвинуть. Вы будете этим заниматься?
 

Но Люська ничего не желала слушать. Видение розовощекой десятки, которая вдруг начинает самостоятельно плодиться и размножаться по законам геометрической прогрессии, полностью замутило её разум.

Какое-то время после этого события Люська регулярно сетовала, что денег ей никто не присылает. Когда же бедняга поняла, что и не пришлет, она разобиделась на меня окончательно. Не знаю, в чем конкретно была моя вина, но oна объявила мне настоящий бойкот, а я не знала, что делать. И рваться в другое место из-за Люськи мне казалось нелепым, и сосуществование с ней превратилось в каторгу, и выхода из ситуации не предвиделось...

***
Боюсь, что все-таки пришлось бы мне подниматься с насиженного места, если бы не чудо, нечаянно сотворенное Аллочкой.
В один прекрасный день она радостно объявила:

- Девочки, а у меня новый зубовник!

Это означало, что Алла покинула своего предыдущего стоматолога и обзавелась новым. Последующие пару месяцев мы упивались Аллусиной захватывающей интригой, в которую она обратила зуболечебную мУку. Мелькавшие в ее монологах «мышьяк», «бюгель», «коронка» придавали ее рассказам невозможный французистый шарм и звучали настолько маняще, что Люська неожиданно попросила:
- Ал, сосватай меня своему Валерочке. Узнай, по

чём осмотр с консультацией, а?

Первичный осмотр оказался бесплатным, цены умеренными, поликлиника располагалась в соседнем дворе. Люська решилась.

После второго визита к дантисту, oна пришла светясь от счастья и всe приговаривала : "он назвал меня мой трусохвостик! Представляете, вот вышел из кабинета и на всю очередь сказал - где там мой трусохвостик". После третьего посещения - трагически объявила:
-Я влюбилась. Как же теперь?

С каждым следующим походом к врачу Люськина любовь росла в геометрической прогрессии. Не знаю, по какой такой причуде она выбрала именно меня для выплескивания своих чувств, но бойкот был забыт и я стойко выслушивала регулярные сообщения про все Валерины "откроем ротик, моя хорошая", "а сейчас, милая, будет немного неприятно. Мы потерпим или еще укольчик?". Устную добавку к наркозу, что доктор произносил на автопилоте, Люська воспринимала абсолютно персонально, как лично к ней обращенную нежность и заботу, и что-то даже отвечала ему в том же нежном ключе, с соответствующей мимикой и жестами.

И трогательно это было, и грустно, и смешно: флиртующая как восьмиклассница Люська более всего напоминала летающего бегемотика. И любопытство разбирало - что за неотразимый зубовник такой? Пришлось и мне сходить к Валере подлечиться. Казанова в белом халате оказался носатым, жопастым, профессионально сюсюкающим дядькой. Работает неплохо, новокаин не экономит – больше никаких достоинств я в нем не разглядела.

А Люськина любовь цвела черемуховым цветом, благо работы с ее зубами оказалось много. Мы с Аллой, потрясенные, наблюдали, как Людмила села на диету и вместо вчерашних остатков поедала специально приготовленные салатики. Раньше чулки себе штопала, а тут настолько осмелела, что пошила белую (маркую!) юбку в складочку, а к юбке ещё и пёстрый пиджачок. В дни визитов к стоматологу Люська неизменно надевала свои обновы и трепетала в ожидании встречи.

В обеденные перерывы наша коллега по-прежнему таскалась за продуктами, но теперь ее беготня по магазинам обрела дополнительную возвышенную цель. Валера как-то обронил, что он большой любитель заграничного растворимого кофе, и она яростно выискивала этот самый кофе, чтобы преподнести его доктору просто так, в подарок. Жмотина Люська, делающая подарки - это явление еще более невероятное, чем Люська игривая. Так странно было наблюдать её, блистающую глазами и полыхающую щеками, когда она вдохновенно описывала радость Валеры по поводу подарка, словно отдала любимому не пеструю жестянку, а как минимум девственность!

Это была самая бессмысленная, беззащитная и бескорыстная любовь, из всех, что мне доводилось наблюдать. Думаю, если бы Валера потерял зрение, осязание, а заодно уж и обоняние и ответил вдруг на Люськино обожание взаимностью, та в страхе сбежала бы, никакой взаимности она не ждала. Знать, что есть на Земле любимый - и все тут Люськино счастье. Любовь наполнила до краев ее поднявшуюся с окиянского дна душу и вознесла в те выси, куда редко кому удаётся заглянуть. Мы-то привыкли считать любовью любование своим отражением в чужих восхищенных глазах. А Люськина душа, вырвавшаяся на волю, казалось, встретилась в горней вышине с самим Творцом, и Он научил ее, что любовь это альтруизм, что любить - значит отдавать, а не получать.

Всё когда-нибудь кончается, закончилось и затянувшееся лечение.Люська не была готова к разлуке с любовью. Много раз мы заставала её стоящей в оцепенении то у окна в туалете, то у окна в коридоре. В конце концов, наблюдательная Аллочка установила, что из коридора видно остановку, где доктор выходит из автобуса, а из туалета - уголок Валериного кабинета. Когда Люське удавалось мельком углядеть своего ненаглядного, она возвращалась за рабочий стол умиротворенная и счастливая, словно прибегала с бурного свидания.

Впрочем, и свидания изредка случались: Люська продолжала кофейные подношения по мере добычи дефицита. Она бы долго еще жила этими редкими встречами, все что ей нужно было - постоять рядом с любимым и услышать от него очередное "милая", "хорошая", а то и заветное "трусохвостик". Но когда-нибудь кончается все. Во время получения очередной баночки Валера кокетливо обронил:

- Не знаю, как я дальше без вас буду жить! В другую поликлинику перехожу, и где теперь мне кофе брать?!

...Уронив голову на руки, Люська безудержно рыдала, словно в горе. Её крашеные в цвет баклажана коротко остриженные волосы распались, обнажая безнадежно-седые корни, плечи тряслись. Наших с Аллочкой увещеваний - дескать, нельзя так убиваться, надо беречь нервы, семья жe, дети, муж - oнa не слышала, потерянно повторяя:

-Я его больше никогда не увижу, никогда, никогда, никогда...
 

Люськa больше никогда его не увидела. Забросила диету, набрала обратно все легкомысленно развеянные килограммы. Белую юбку больше не надевала, мала стала юбка-то. И вроде бы всё вернулось туда, откуда и началось, если бы не одна странность.

Неожиданно из моего ярого политического противника, Люська превратилась в столь же ярого сторонника. Я долго не могла понять причин этой метаморфозы, пока не дошло: похоже, моё кухонное диссидентство было единственной формой свободомыслия, известной моей начальнице. Ведь что такое любовь, как не свобода души? И разве можно, узнав полет, запрятаться обратно в ларец? Обрести свободу неискушенной душе трудно, обретя потерять - невозможно.