- Ты любишь меня? - спрашивала Медина. - Это все, что я хочу знать сейчас, любишь ли ты меня?
Медине нужно было постоянное утешение. Он был для нее вместо плюшевого мишки.
- Нет, - ответил Даир.
Она все толстела. К тому же, она была слишком болтлива.
- Ты невыносим. Скажи, ты действительно не боишься? Неужели ради этого стоит умереть?
- Да.
- "Признак незрелости человека - то, что он хочет благородно умереть за правое дело, а признак зрелости - то, что он хочет смиренно жить ради правого дела". Это сказал Вильгельм Штекель. Из книги, что спрятана под твоим матрасом.
Впервые он с нежностью посмотрел на нее. Неужели ее интересуют такие вещи? Неужели эта женщина способна что-то понять? Но в один из последних дней своей жизни у Даира не было ни малейшего желания выворачивать душу наизнанку перед третьей женой, так и не родившей ему ребенка.
- Ты не должна читать. Не трогай мои вещи, и у тебя не будет никаких неприятностей, когда я уйду.
Медина была одной из немногих женщин в этой стране, способных не только подчиняться мужчине, но понимать его. Кроме того, Даира она любила. Чувствовалось, что за внешней грубостью и наигранной веселостью скрывается маленький наивный зверек, опасающийся любых проявлений своей сущности.
- Я повторю вопрос. Ты действительно хочешь умереть за это?
- Да будет воля Аллаха, - еле слышно вымолвил он.
Она не знала, где была бы, что делала, если бы никогда не встретила Тома. Думать об этом было страшно, холодно - неприятно, ведь без его поддержки и любви с ней могло случиться что-то плохое. Будь он сейчас здесь, подобные мысли не лезли бы в голову, казалось Трише. Она поджала под себя ноги, зажмурила глаза от яркого света и посмотрела на комнату сквозь ресницы. Окно закрыто, по пыльному стеклу стекают капли дождя, ветер играет с большими деревьями. На полу возле кровати лежат ее глупые туфли на огромном каблуке, - она продолжала покупать красивую обувь, несмотря на то, что никогда не могла заставить себя выйти на улицу в чем-то, кроме кроссовок.
Зажигалка. Журналы, диски, старенький плеер. Свет смешно, по-летнему, отражается от прикрытых ресниц, превращаясь в невообразимые звезды. Фотографии любимых людей на столе - в рамочках, на стенах - приколоты кнопками, валяются на полу, прячутся в толстых альбомах под кроватью. Три пурпурных розы на одной веточке в стакане из янтарного стекла. Неразборчивая болтовня радио. Книги, столько книг. Многие вещи здесь принадлежат Трише, но даже они напоминают о Томе, кричат о нем, пахнут его волосами, не говоря уже о его собственных безделушках. За кровать упал старенький плюшевый медвежонок, Том подарил его ей на свой день рождения, первый, проведенный с ней. Как забавляло Тришу его убеждение, что на собственный день рождения нужно дарить подарки людям, которые тебя любят… Триша потянулась за мишкой, прижала его к себе, оставляя следы пыли на темном ситцевом сарафанчике. Что бы она делала без Тома?
Ответа не было. Триша подумала, что интересно было бы снова увидеть мир своими глазами, и смотреть, смотреть, не оглядываясь на любимого человека, не стараясь понять, доволен ли он… Телефон разорвал мысли. Раньше при первом же звонке она подпрыгивала, бежала к нему - ведь кому-то она, Триша, срочно понадобилась. Со временем она научилась относиться к этим звукам спокойнее. Разве ей кто-то нужен, кроме Тома?
- Да.
- Привет, солнышко. Как ты? Хотелось закричать, чтобы он скорее вернулся, потому что по голове расползаются глупые мысли. Хотелось сказать, что без него все не так, даже жить не хочется, несмотря на то, что он где-то есть.
- Я жива, а у тебя все нормально?
Желание устроить маленькую истерику растворила тепличная безмятежность собственного голоса.
- Да. Послушай, мне нужно бежать, но…
- Ничего страшного.
Чувствуя странное безразличие к человеку на том конце провода, она отдернула телефон от уха, ожидая услышать в нем неразборчивое подобие поросячьего визга, какие-то сладости и обещания скоро быть дома.
Но, казалось, Том понял ее и тишину дыхания не смел нарушить ни один звук. Подчиняясь нерешительному движению, трубка с удовольствием прижалась к теплой щеке Триши.
- Я люблю тебя, - привычно сообщила она и вдавила черную кнопку в панель. Где-то далеко, гладко выбритый мужчина лет сорока швырнул на стол маленькую мобилку и на минуту зажмурил глаза. Вид из окна двадцатого этажа нью-йоркского торгового центра трудно было назвать жизнеутверждающим.
В средней школе к концу подходило собрание. Скучающие родители на задних партах негромко обсуждали посторонние темы. Услышав заинтересованные нотки их голосов, замолчала пожилая учительница, и ей великодушно предложили принять участие в беседе.
- Людмила Михайловна, а вы слышали, что творится в Америке?
- Самолет врезался в здание международного торгового центра, потом еще один…
- Да, я тоже слушала последние известия, пока собиралась сюда.
Для учительницы это оказалось новостью, но особых эмоций классная дама не выразила. Родители, как их дети несколькими часами раньше, зашушукались, зашептались.
- …погибло десять тысяч людей…
- …я никогда не одобрял внешнюю политику Соединенных Штатов…
- …катастрофа…
- …месть за Хиросиму…
- …а Пентагон…
- …третий самолет…
- …она позвонила…
- Катастрофа, - удрученно повторил высокий голос.
- Представляете, как доллар упадет.
Несколько аккуратно причесанных женских головок повернулись к его обладателю, грустно кивая.