Маленькие забытые особняки, потревоженные временем, уже не так сверкают своим великолепием, поражая взоры прохожих. На облупившихся фасадах когда-то роскошных домов повсюду висят мемориальные доски. Да, действительно стоит лишь повернуть глаза или вправо или влево, как вы тут же увидите массу интересных людей и узнаете много жизненных историй. Эти дома, казалось бы невзрачные и потрепанные, хранят в себе жизнь, жизнь многовековую странную и заманчивую. Так размышляла я, гуляя по центру Москвы. Я оглядывалась по сторонам, дабы увидеть что-то новое. Но все здесь было уже совсем знакомым, совсем понятным, настоящим.
Вдруг я услышала чей-то голос. И обернулась. На скамейке
возле щукинского училища сидела сухопарая пожилая женщина и с кем-то разговаривала.
Я посмотрела по сторонам, рядом никого не было. Тогда я приостановилась
и прислушалась.
- Да-с, в мои годы все было по-другому. Их сиятельство любил кофей. Ему
привозили заморские пряности, и он давал нам пробовать всего по чуть-чуть.
Да вы садитесь, милочка, я вам кое-что расскажу.
- Это вы мне? - спросила я старушку.
- Вам-вам, да присаживайтесь, не бойтесь. Я же вас не съем.
Я села на скамейку и рассмотрела свою собеседницу. На вид ей было около
семидесяти лет. Этакая старая интеллигентка со слегка подкрашенными губами,
припудренная, с эффектным маникюром. На ней был бежевый твидовый костюм.
Стоял сентябрь, поэтому этот материал был как раз кстати. Туфли-лодочки
на небольшой танкетке выдавали хороший вкус и умение подбирать расцветки.
- Почему кофей? - вдруг спросила я.
- Я ожидала этого вопроса. На самом деле так говорила няня, работавшая
в нашем доме, а мы все ее передразнивали. Вы курите? - спросила она вдруг.
- За компанию не откажусь, - ответила я. И она протянула мне старинный
серебряный портсигар. Запахло амброй и мускусом.
- Берите, не стесняйтесь. Они не такие вредные, как все остальное.
Мы закурили. Она элегантно выпустила дым, на мгновение задумалась и заговорила.
- Мне ведь 95 лет, милочка.
- Не может быть! - выдохнула я.
- Все может быть, дорогая. Мы прожили в Москве всю жизнь, я моя семья.
Нас было шестеро у родителей. Три брата и три сестры. Кстати, я не представилась,
меня зовут Ада Сергеевна.
- Очень приятно, - ответила я и в свою очередь представилась ей.
- Так вот… Я родилась еще в год царствования великого Николая 11, я знала
его лично. Мне было семь лет, когда его расстреляли. Он был статен, элегантен
и мил в общении. Из его дочерей мне больше всех нравилась Татьяна, такая
нежная, романтичная. Она называла меня "одуванчиком" за мои пушистые волосы.
Она любила духи с ароматом фиалки. Мой отец подарил их ей на какой-то
Новый год. Она была страшно рада.
Я слушала ее, открыв рот, пытаясь понять, сумасшедшая она
или нет. Или все же все то, что она говорит, это чистая правда.
- Вы не верите мне. Это видно по вашим глазам. Вас можно понять. Во-первых,
я хорошо сохранилась. Во-вторых, здесь нет ни капли лжи. Все это действительно
так. Мой отец имел графский титул. Графа Ланского знала в те годы вся
столичная интеллигенция. Он дружил со Львом Николаевичем Толстым. К сожалению,
мне не удалось его увидеть. Он умер за год до моего рождения. В нашей
семье очень любили детей и с нетерпением ждали следующего появления. К
нам приходил учитель танцев, француз, такой, знаете, приятный человек.
Худой, как жердь, светловолосый, безумно галантный. Моя младшая сестра
была даже одно время в него влюблена.
- Почему вы мне все это рассказываете? - спросила я.
- Этого вопроса я ожидала. Просто потому, что вы мне понравились. Показались
какой-то настоящей. Не такой как все.
- Благодарю, - ответила я.
- Вам интересно? - спросила меня Ада Сергеевна с надеждой в голосе.
- Что вы! Вы просто клад! - я не могла подобрать слова.
- Мы занимались музыкой, вокалом. У нас даже был семейный ансамбль. Я
пела всегда вторую партию. Мы с сестрами учились в женской гимназии. У
нас были классные дамы. Именно так они и назывались. У нас было правило,
при виде классной дамы, обязательно делать книксен. Один раз я забылась
и у меня совершенно выпала из головы эта мысль, а навстречу мне шла наша
классная дама по немецкому языку. За провинность меня лишили тогда обеда
и ужина. Да, правила тогда были строги. Но и люди были другими.
- Ада Сергеевна, а кто вы по профессии? - спросила я свою новую знакомую.
- Я филолог. Написала исследование о жизни Толстого. Именно о жизни, не
о творчестве, нет. Отец много рассказывал о нем. И его воспоминаний и
составилась эта книга. Она о боли, страданиях поистине великого человека.
Кстати, она есть у меня дома. Я живу рядом. Пойдемте?
Я кивнула. И мы отправились к ней домой. Это был один из
описываемых мною ранее особняков. Старый дом, такой по-настоящему московско-интеллигентный.
Мы поднялись на второй этаж. Она открыла дубовую дверь. Пахло сладкими
духами и нафталином.
- Проходите, не стесняйтесь.
Квартира была огромной. Длинный коридор, много комнат и высокие потолки.
Все здесь было каким-то по далекому старинным, жаждущим исследований.
Все было в бежево-бордовых тонах. В гостиной стояли кресла на кривых ножках
с линейной обивкой, массивный стол с ажурной скатертью. На стене висело
бра, излучая приглушенный свет. На окне возлежал пушистый рыжий кот.
- Это Артур. Он любит, когда к нам приходят в гости. Мы с ним вдвоем живем.
Поэтому каждый человек для нас очень важен.
И действительно, Артур, критически меня оглядев, подошел, положил свою
лапу мне на колено и мяукнул.
- Он здоровается. Значит, вы пришлись ему по душе.
Через мгновение Артур был уже рядом со мной. Около кресел стоял маленький
столик, на котором было множество фотографий, поразивших меня.
- Да-да, не удивляйтесь. Это все не коллажи. Это настоящие снимки. Это
мой отец и Николай II, это мы с Татьяной и Анастасией. Это моя мать.
- Красивая женщина, - произнесла я.
- Да, она была удивительно хороша. В ней сочеталось все: и элегантность
и хороший вкус, тонкий ум и правильные черты лица.
- А это мой первый муж. Он погиб на войне. Я тогда прокляла эту войну.
Когда мне пришло извещение о его смерти, все потемнело у меня перед глазами.
Я упала в обморок. Нашему сыну было тогда два года. Мой муж прошел всю
войну. До ее конца оставалось три месяца. А какой-то подлый человечишка
просто убил его. Для меня это было трагедией. Я вообще воспринимала все
близко к сердцу. Каждая новая смерть была моей болью, до сих пор не пережитой.
Она замолчала. Мне стало не по себе. Захотелось разрядить обстановку.
- Знаете, а у меня есть бананы и варенье. Давайте, я вас угощу.
- Ой, правда, простите. Я даже не предложила вам чая. Пойдемте на кухню,
- она будто очнулась от своих горьких мыслей.
Кухня была старинная, из массива дуба, темного цвета. Она
заварила чай, и в воздухе запахло жасмином и мелиссой.
- Нет, определенно, со мной сегодня что-то не так. Я совсем ничего о вас
не знаю, все говорю и говорю. Совсем стара стала…
Я рассказала ей немного о себе, хотя говорить мне не хотелось. Мне хотелось
лишь слушать. Слушать эту потрясающую женщину, которая прошла через все
и осталась удивительно красивым человеком.
- Мой первый муж был музыкант. Его случайно завербовали. Он великолепно
играл на рояле. Он дружил с Собиновым и аккомпанировал ему. Он был вообще
тонким человеком. Я полюбила его и вышла замуж. Хотя в то время подобные
знакомства не приветствовались. Тогда было принято знакомить детей друг
с другом или подбирать пару с детства. Меня познакомили с одним молодым
человеком. Он был сыном старого приятеля моего отца, этакий рыжий веснусчатый
зануда в очках. Мне он сразу не понравился. А в Артура я влюбилась сразу.
Красивый, интеллигентный, приятный и мягкий человек. Он развелся с женой
ради меня. Я понимала, что разбиваю семью, но другого выхода не было.
Тут я вспомнила о коте Артуре. Вот, наверное, почему она так назвала его
и так сильно его любит.
- У вас есть дети? - опять спросила я, чувствуя себя в роли интервьюирующей
противной журналистки.
- Да, у меня двое детей. Сын - от первого брака и дочь - от второго. У
меня четверо внуков. И двое правнуков. Скоро, может, будут и праправнуки,
- довольно заключила она, - мы, правда, редко видимся. Сын с семьей уехал
в Америку. Дочь живет в Москве, но навещает редко. Зато ко мне почти каждый
день приходит внучка. Она, кстати, очень на вас похожа. Такая же худенькая,
с длинными волосами, огромными глазами и вопросом в глазах.
- Почему вы так решили?
- Просто потому что уже давно я вижу людей насквозь. Даже когда мне было
50, я этого не ощущала. Сейчас все изменилось. Но вы не подумайте, что
я дряхлая и немощная. У меня, даже в моем возрасте есть поклонники. Один
ходит ко мне уже 15 лет. Мы просто разговариваем, он поэт и читает мне
свои стихи. Кстати, к поэзии я отношусь довольно критически. С тех пор
как стала общаться с Ахматовой.
- Вы знали Ахматову? - моему изумлению не было предела.
- Не просто знала, мы дружили с Анной Андреевной еще тогда, когда она
жила в доме Миши Ардова. Я часто приходила к ним. Мы иногда собирались
втроем. Ахматова, Раневская и я. И плакались друг другу. Кстати, с Раневской
познакомил меня мой второй муж, литературный критик. Он, кстати, еще на
этом свете. И еще продолжает творить. Пойдемте в комнату. Я кое-что вам
покажу.
И мы прошли в другую гостиную. По-видимому их было две.
Она была чуть поменьше чем та, другая. Но более уютна. Та стоял настоящий
камин, кресла и белый рояль. Ада Сергеевна подошла к роялю, любовно провела
рукой по его потрескавшейся крышке, открыла ее и заиграла. Заиграла так,
что мое сердце чуть не выскочило из груди. Потом она запела. Запела романс
Глинки. Вдруг она замолчала и спросила меня:
- А вы поете?
- Да, - ответила я.
- Тогда подпойте мне, очень вас прошу. У вас скорее всего сопрано. Я буду
вторым голосом.
- Хорошо.
Мы запели с ней дуэтом. Без всякой репетиции, без распевки. Это было настолько
легко, что я удивилась.
- Это мы пели с Козловским в Большом, - вдруг сказала она.
- Вы пели в Большом? - я переспросила.
- Да, но очень недолго. Потом я порвала связки и больше уже не могла петь
сильные оперные партии.
- Но как вам все это удается?
- Да, вы правы, я уже далеко не девочка. Я прекрасно понимаю то, что я
древняя старушенция, которой на этой земле уже не место, но я люблю жизнь,
люблю во всех ее проявлениях. Да и выгляжу я не так уж плохо для своих
почти ста.
Она подошла к зеркалу и подправила выбившиеся вьющиеся пряди из собранной высокой прически. Тут я поняла, почему дочь великого царя называла ее "одуванчиком". У нее действительно были пышные волосы. Кстати, свою седину она закрашивала пепельно-русым оттенком, от чего и выглядела гораздо моложе.
Вдруг позвонили в дверь. Я услышала в холле голоса.
- Проходи, я сейчас тебя познакомлю с моей собеседницей.
В комнату вошла пожилая женщина, стиля Ады Сергеевны. Такая же худощавая
и тонкая.
- Познакомьтесь, это Луиза Марковна, моя давняя приятельница.
Луиза Марковна улыбнулась и села в кресло.
- Знаете, Луиза пишет стихи. Они у нее замечательные. Хотя лет двадцать
назад они и были совсем иными.
- Да, Адочка, лучше эти цифры не произносить. Они, по-видимому, шокируют
молодую леди своей пугающей силой. Мы ведь знакомы с тобой, страшно сказать,
почти шестьдесят лет.
- Я уже открыла свой возраст, так что скрывать нам больше нечего.
- Ты знаешь, я сейчас прогуливалась по Арбату и увидела там Мишу. Помнишь?
Михаил Аркадьевич из Театра Сатиры, любитель джаза? Он стоит там и играет
на своем старом саксофоне. Здорово играет. Он меня не узнал. А я была
настолько шокирована, что даже к нему не подошла.
- Что ты говоришь? Не может быть? Он же был преуспевающим, красивым, сильным…
- Вот что делает с людьми жизнь… - заключила Луиза Марковна.
- Наверное, я пойду, мне пора, - сказала я, хотя никуда не спешила, да
и уходить мне не хотелось.
- Вы заскучали?
- Нет, что вы, просто не хочу вам мешать.
- Никаких мешать, деточка. Кстати, у меня по-моему появилась довольно
неплохая идея. Пойдемте, - сказала Ада Сергеевна.
Мы вышли из дома и куда-то пошли. Немного похолодало, и
Ада Сергеевна захватила с собой коричневую накидку. Она предварительно
подкрасила губы, причесалась и с довольным видом закрыла дверь квартиры.
Мы шли по Арбату. Она шествовала с грацией графини, каковой она и являлась.
Один художник предложил написать ее лицо:
- Мадам, позвольте описать вашу удивительную красоту.
- Спасибо, сэр, но все мои портреты уже давно написаны, - ответила ему
она в том же духе, оставив его совершенно обескураженным.
Мы дошли до середины улицы, как Луиза Марковна остановилась:
- А вот и Михаил Аркадьевич!
Это был седовласый мужчина в годах, по-видимому бывший ранее безумно интересным
и статным. Он играл что-то из Эллингтона. Ада Сергеевна подошла поближе
и стала напевать эту мелодию. Михаил Аркадьевич повернул голову, на мгновение
продолжил играть, но вдруг остановился как вкопанный, посмотрев на Аду
Сергеевну.
- Боже мой, - смог лишь сказать он, и случайная слеза скатилась по его
щеке, - Адочка!
- Миша!
И они обнялись. Это было так трогательно, что Луиза Марковна расплакалась,
да и я в долгу не осталась.
- Давай нашу, Мишенька! - сказала Ада Сергеевна. И он заиграл. Заиграл
божественно. Заиграл Гершвина. Он играл и смотрел на нее. Я почему-то
сразу вспомнила пьесу "Дальше тишина" с Раневской и Пляттом. Это было
нечто похожее, только не боль расставания, а боль встречи. Потом мы разговорились
все вчетвером. Михаил Аркадьевич рассказал, что после войны был контужен
и ушел из театра. Рассказал, что дочь бросила его, когда узнала, что он
не настоял на операции жены. А он и не мог настаивать. Она боялась этого
и предпочла умереть. А дочь этого не поняла. Теперь он не видит ни ее,
ни внуков. Пенсии не хватает даже на еду, поэтому и занялся выступлениями
на Арбате, другого выхода нет. Он одинок, у него нет желаний, он просто
живет, потому что жизнь не отпускает его, не отпускает из своих сетей.
А с Адой Сергеевной они, между прочим, были знакомы уже довольно давно,
хотя Михаил Аркадьевич и младше нее на 15 лет. Он любил Аду Сергеевну,
а она когда-то отвергла его из-за любви к другому мужчине. Луиза Марковна
была свидетельницей всех этих событий, поэтому знает о них не понаслышке.
Время было позднее, мне нужно было идти.
- Приходите еще. Может быть, узнаете еще что-то интересное, - пригласила
Ада Сергеевна.
Поблагодарив ее за все, я ушла. Эти люди остались в моей памяти. Эти настоящие
люди, которым несвойственна поддельность и ложь, злоба и ненависть. Как-то,
опять гуляя по своим любимым переулкам, я проходила мимо той же самой
скамейки. На ней сидела моя старая знакомая Ада Сергеевна, такая же элегантная
с той же неизменной сигарой в правой руке. Но сидела она уже не одна.
Рядом с ней был Михаил Аркадьевич и молодая симпатичная девушка. Они о
чем-то довольно оживленно беседовали. Завидев меня, она улыбнулась, и
протянула мне руку:
- Здравствуйте, вот я уже в новой компании. Позвольте вам представить:
мой муж, известный джазмен Михаил Аркадьевич Гранин и моя правнучка Алиса.
Вот такая история. Интересная история жизни. Точнее, не
одной жизни, а нескольких жизней. Она еще не закончилась, эта история.
У нее есть маленькое, но все же продолжение. Они вместе. Интеллигентная
москвичка, почти ровесница века, и приятный мужчина, тоже уже не мальчик.
Прошло много лет, прежде чем они осознали эту встречу. Я часто общалась
с Адой Сергеевной. Часто бывала у нее. Но однажды, придя к ней, я увидела
квартиру опечатанной. Это насторожило и испугало меня. Я пулей взлетела
на третий этаж, где жила Луиза Марковна. Она открыла мне дверь и, видя
мое выражение лица, сказала:
- Вы не беспокойтесь. С ними все в порядке. Они просто уехали в загородный
дом дочери Миши. Они помирились и теперь живут вместе. Скоро я к ним поеду.
А то уже заскучала. Хотите, можно со мной?
Лишь только она это произнесла, как во мне будто что-то заиграло, запело.
Я обняла Луизу Марковну, а она засмеялась.
- Кстати, Ада Сергеевна вам тут кое-что оставила.
И она принесла мне шкатулку. Я открыла ее, в ней зазвучал романс Глинки.
А внутри лежал пожелтевшая фотография маленькой Адочки и последней царской
семьи России.