Ее любили все. Учителя и одноклассники. Она умела быть тихой и незаметной, но
одно ее молчаливое присутствие было всегда каким-то значительным.
В красивом портфеле, привезенном мамой из Москвы, кроме учебников, она носила с собой сладости, яблоки, айву, хурму…
- Это для тебя, - приговаривала она, поровну деля свое богатство.
Мы были совсем разные. Она - тонкая и легкая, быстрая и точная во всем, а я - толстая и неуклюжая, медлительная и совершенно рассеянная. Но нам было так хорошо вдвоем! Мы знали друг о друге все, и даже больше. Мы знали каждая о другой то, о чем и не подозревали наши мамы. Часами могли говорить, и часами молчать, когда все уже было высказано. Однако никогда не тяготились этим, так как не представляли себе, как можно молчать в одиночку. Наши дома стояли напротив. И мы расставались только вечером, когда пора было ложиться спать. А утром старались как можно раньше выскочить на улицу, чтобы поскорее увидеться. Но я, как всегда, опаздывала.
Во всех наших детских играх она всегда была первая. Мне же доставалось крутить ручку скакалки. Мы никогда не ссорились, несмотря на мою обидчивость и даже некоторую ревнивость.
Однажды, когда ее мама вернулась из турпоездки, мы сидели у них дома в спальне, прямо на полу, и разглядывали привезенные подарки. Это была целая коллекция волшебных открыток.
-
Из Парижа, - вздыхали мы, впиваясь глазами в очередную картинку.
Тогда, двадцать пять лет назад, в советское время, это было настоящее чудо. И вдруг замерли в восторге, беззвучно шевеля губами: "Какая прелесть!?."
На зеленой лужайке, среди сказочно красивых цветов, порхали эльфы. Для двух пионерок, воспитанных на плакатах "Вперед, к победе коммунизма", это было просто потрясение.
Минут пятнадцать мы не могли оторваться от открытки, поистине украшения всей
коллекции. Я сразу представила себе, как бы завидовали ей все девчонки в
классе. Как вздыхали бы восхищенно, разглядывая открытку.
-
Возьми, дарю, - мне
в лицо смотрели большие, как всегда, чуть удивленные, глаза.
-
А как же? - я
растерянно улыбнулась.
-
У меня и так, видишь, сколько, - прошептала она.
Никогда в жизни я больше не получала столь ценного подарка.
Она постоянно была в кого-нибудь влюблена: то в своего двоюродного брата
(Знаешь, он такой красивый, такой вежливый), то в незнакомого человека (Он
так на меня посмотрел), а то и…
- Кажется, я влюбилась в Тихонова.
- В кого?..
- Ну, в Штирлица!
- Да ты что? Это же смешно!
- Пусть он взрослый, и пусть смешно. Все равно!!!
И я влюблялась тоже.
Самым замечательным нашим времяпрепровождением было чтение. Читали мы все подряд, специально выбирая книги потолще. Толстая - значит, интересная. Устраивались поудобней на низенькой скамейке в беседке, клали книгу на колени, заранее договариваясь, кто будет переворачивать страницы, и погружались в мир фантазий и грез, забывая обо всем на свете. Самозабвенно хохотали, когда попадалось смешное место, плакали, когда там, в книжке с героями приключалось что-нибудь страшное или печальное, хором влюблялись в отважных рыцарей. Во время каникул читали страстно, запоями, родители силой отнимали у нас книги, чтобы хоть накормить своих детей.
Все у нас было одинаковое. Вернее, общее, наше: даже мысли. Платья носили одинаковые. Не специально, конечно, а так получалось. Очень любили театр, просто обожали. И, естественно, в тайне от всех решили стать актрисами: в школьном драмкружке роль принцессы, конечно, досталась ей.
Я не представляла себе, что такое одиночество. Я тогда думала, что у каждого человека на свете, так же, как и у меня, есть кто-то, кому можно сказать все. Мы вместе постепенно вырастали из своих детских одежек, так же, как и из первых представлений обо всем на свете. Мы не просто вдвоем проводили время - мы жили одной жизнью. Мы были не просто подружки - сиамские близнецы. Одной на двоих, общей, у нас была душа.
А потом она уехала. Навсегда. Никогда в жизни у меня больше не было близких подруг.