(продолжение, в начало)
Недавно, приехав на родину, я увидела его во дворе. Разговаривая с соседкой, Федор держал на локте, слегка на отлете, облупленную газовую колонку, небрежно демонстрируя свою пожилую – поистине уитменовскую - мощь. Что-то томительно монументальное было в этой диспозиции, - обернувшись через несколько шагов, я увидела на месте Ф. С. советского воина-освободителя из Трептов-парка, и крошку Гретхен на локте у него, согретую плащ-палаткой.
Спи спокойно, скульптор Вучетич: твой солдат давно спасает детей по месту жительства.
Мужчина без ребенка – дитя своей матери. “ Сына, почему Валя тебе белье не кипятит?” – “Да, мамо”. – “Пельмени с маслом или с кетчупом?” - “ С уксусом, мамо” – “ То-то и оно, сыночка!”
Мужчина с ребенком – потенциальный цыганский барон. За тридцать лет оседлой жизни вдруг вспоминает, что он в душе кочевник, странник, пилигрим. Работать на табор?- немыслимый стыд. За окном на проспекте шумел камыш, в комнате корчился сверток. “Маленький, не ори, такая мать у тебя, не может взять, лак на ногтях у нее, видишь ли, не высох” – “ Петя, возьми сам!” – “ Да, я возьму! Я все возьму. У меня скоро молоко появится, грудь набухнет…” – “Да возьми же ты, господи!” Дверь хлопала. Он шел и убеждал себя, что контур родимого пятна на шейке у мальчика – точь-в-точь как у Егорова, а форма уха – как у Шмакова. Ужас. Неправда. Нет, правда. Наворот. Как мне не стыдно. Да какая, собственно, разница. Шумел камыш.
Это не агрессия - это просто обида. Ребенок – покушение на мужчину. Он грядет, как фронтальная проверка, выявляющая массу грубых недостатков учебно-воспитательной деятельности. Не умеющий говорить, он констатирует: и зарплата у тебя ничтожная, и квартира хрущевская, и лысина – ранняя, и женщина – сильная. Тебе есть что ответить?
“Биологическая стихия”, захватывающая женщину, действительно тотальна, но: их двое теперь – я один. Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой. Ну так катись к своим Люськам, мы не держим тебя.
Нет, это я вас оставляю!
Сам, сам, только уходи, пожалуйста.
Он возвращается через полчаса или через полгода или не возвращается вообще. Потому что ребенок слишком огромен, чтобы просто любить его. Отец должен “стать под стать”.
У многих просто не получается.
Ну, не получается у них, бедных. У меня вот не получается печь пироги и не опаздывать на работу. У моей подруги упорно не идет молоко. Дитя не справляется с каллиграфией. У Павла Николаича не получается встать с дивана.
Какая жалость, черт возьми.
…Хороший отец в советской мифологии всегда был где-то далеко: на льдине, в болоте, на войне. Он прекрасен, потому что недоступен ( или просто – незнаком) ребенку. В модном фильме “Вор” есть почти прямая цитата из хуциевской “Заставы Ильича” – явление покойного отца в плащ-палатке с вопросами к сыну. На его месте могла бы птица Феникс, кентервилльское привидение или любой Вечный Разум, но сюжет требует отца. Слово “совесть” –мужского рода, а все остальное –рутина и записки психоаналитика.
Как выразилась моя подруга после очередного кровавого развода (с кликушескими выходками бывшего супруга типа требования генетической экспертизы): “Хороший отец - мертвый отец”. Ну это слишком, конечно.
У меня другие наблюдения.
Хороший отец –это такой в принципе факультативный персонаж. Его должно быть очень мало. Но он должен ПРИСУТСТВОВАТЬ. Тенью за твоей спиной. Мелочью в твоем кармане. Федором Сергеичем, крадущимся по соловьиным июньским ночам за своей перезрелой кровиночкой.
Немного фантомом - и отчасти родственником.
Не более того.
Но и не менее.
Да, хорошо сказал Жванецкий: одно неверное движение - и ты уже отец. Вот только неверное ли? Андрей Битов сказал лучше: “какие вообще позволительны претензии к миру, если – подумать только – на миллиметр левее, на миллиметр правее, - и в этой битве с целым Китаем соперников за право жить победил бы не ты!”
А мы – что ж, мы победили. Спасибо за точность, папа.
Марина КАРИНА