(продолжение, начало)
Над головой у нее ясно виднелся нимб, и если бы из-за левого плеча богини появился строгий ангел и вывесил знак "Парковка запрещена" или "Руками не трогать", клянусь, я нисколько не удивился бы. Но ангел не спешил защитить незнакомку, очевидно потому, что она неплохо справлялась с этим сама. Когда прошел мой абсолютно юношеский ступор (такого со мной не случалось уже лет десять), я вдруг понял, что если не брошусь за ней вдогонку, она просто уйдет и уйдет навсегда. И я бросился, бросился, как за последней электричкой, как за последним билетом на последний рейс какого-то мифического парохода в какие-то мифические дальние счастливые страны, как за последним шансом, дарованным (кем? Богом? Судьбой? Природой? А может, дьяволом?), в общем, я бросился за ней по тротуару так, как только может тридцатидевятилетний мужик броситься за своей последней в жизни большой любовью. Я догнал ее без особого труда - богини не утруждают свои ножки. К тому же, моя богиня явно относилась к числу тех, которые никогда никуда не спешат.
Действительно, зачем ей спешить? В распоряжении у богинь целая вечность. Но у меня в распоряжении вечности не было по причине принадлежности к категории простых, хотя, смею надеяться, и выдающихся смертных. Больше того, нагнав богиню, я почувствовал, что в распоряжении моем не осталось ничего из многочисленного арсенала приемов и средств уличных знакомств и быстрых обольщений, которыми я так широко славился в узких кругах московской богемы. Я с ужасом ощутил, что кроме банальнейшего "Разрешите с Вами познакомиться" ничего в мою голову не лезет. Я просто шел за ней, страшась невидимых ангелов или бесов, тихонько крадущихся за нами по пятам. Я слышал их мелкое хихиканье и сухой шелест крыльев. Я боялся обернуться, чтобы не наткнуться на их блудливые (в случае наличия бесов) мордочки или на торжествующие усмешки прозрачных ангелочков.
- Вы чего-то ждете? Я затормозил и ни к месту ляпнул:
- Трамвая.
- Не смешно, - резонно заметила богиня и слегка повела плечиками.
- Сам знаю, что не смешно, - повинился я, - только, видите ли, в чем дело, при виде Вас я совершенно потерял дар речи.
- А также голову, рассудок и прочее, и прочее, и прочее?.. - насмешливо продолжила богиня.
- Ну, - покаянно наклонил я голову.
- Тогда прощайте. Меня мужчины без головы не интересуют, - и она сделала вид, что собирается уходить.
- Постойте, - рванулся я за ней и сделал вид, что собираюсь упасть на колени, - не бросайте меня! Мужчины не в состоянии выжить без головы - это научно доказанный факт.
- А женщины? - с неподдельным любопытством поинтересовалась она.
- А женщины редко теряют голову. Во всяком случае, реже, чем того хотелось бы мужчинам.
Мы оба рассмеялись, я взглянул в ее глаза, и понял, что отныне и до конца времен она - моя. Я всегда был самонадеян, но честность моя заключалась в том, что никогда и ни от кого я не скрывал этого не самого плохого свойства характера. Богиню мою звали Анастасией, и язык бы не повернулся назвать ее Настей. Мой язык, к которому вовремя вернулась его привычная бескостность, называл ее Асей, Асенькой, Асенышем, малышом, солнышком, и даже, пусть это звучит банально - мышкой. Что самое интересное, стоило только нам познакомиться, как все ангелы и бесы уползли или улетели прочь, потеряв к нам всякий интерес и предоставив полную свободу действий, чем мы с успехом и воспользовались. Ася, безусловно, была богиней, но богиней грешной, в чем я имел возможность убедиться той же ночью на самую малость продавленной кровати моего полулюкса. И это несмотря на адскую жару…
* * *
Все было очень и очень романтично - Москва произвела на Асю потрясающее впечатление: ночные прогулки, театральные премьеры, казино, дорогие магазины, собор Василия Блаженного, скульптуры Зураба Церетели, миллионы роз, море шампанского, Константин Райкин, здоровающийся со мной за руку, Антон Табаков, звонящий по телефону в три часа ночи (поболтать и договориться о завтрашней встрече). Шумная тусовка, виденная Асей раньше только в кино, неожиданно стала ее жизнью. Я упивался ролью волшебника и ощущал себя неким Гумбертом-Гумбертом. Правда, Ася выросла из платьиц Лолиты, но, тем не менее, разница между нами в девятнадцать лет делала ситуацию слегка искусственной. Мои знакомые шумно приветствовали Асю и всячески выражали мне свое восхищение.
Однажды она сказала:
- Ты вчера слишком много пил.
- Разве? - беспечно удивился я.
- Да, - кивнула она, - не надо больше так много пить. Ты становишься неуправляем, я начинаю тебя бояться, - и глаза ее наполнились слезами.
Я бросился целовать Асю и поклялся никогда так много не пить и не огорчать ее. Не помню, чтобы еще когда-нибудь она плакала.
- Ты идиотка! - орал я ей в бешенстве, - тысячи женщин спят и видят во сне, как они один день, слышишь, один день проживают той жизнью, которой ты живешь постоянно! Ты можешь ходить куда хочешь, носить, что хочешь, общаться с людьми, которых простой смертный видит только на экране, и ничего для этого не делать. Тебе вообще ничего не надо делать, потому что все делаю я!
- Вот именно! - орала в ответ Ася (выяснилось, что юные богини орут не хуже обычных земных девушек), - вот именно! Я ничего не делаю! А я хочу что-нибудь делать! Я не хочу быть содержанкой!
- О, Господи! - застонал я, - где ты взяла это слово? Из какого романа?
- Дома я хотя бы на истфаке училась! - услышал я в ответ, - а здесь я что делаю? Сижу у тебя на шее?!
Мне с трудом удалось прекратить скандал, пообещав Асе, что на следующий год я устрою ее в МГУ на истфак или куда она только захочет, и отправился на фестиваль один, по дороге размышляя о странностях богинь и глупости молодых девушек. Впрочем, мы помирились той же ночью, и заснули под утро в слезах и соплях, очень довольные друг другом и окружающей жизнью. Но с того дня какой-то маленький гаденыш, не то змей, не то просто червячок, начал грызть потихоньку яблоко нашего счастья. Наверно, это было закономерностью, но, признаюсь, с детства не любил закономерностей.
Богиня моя то скучала, то капризничала, то изъявляла немедленную и страстную готовность быть полезной мне, людям или Отечеству. Я просил ее приготовить чай или отправлял на курсы вождения. На какое-то время она успокаивалась, но через пару дней все начиналось снова. Вдобавок я обнаружил, что она с удовольствием принимает знаки внимания от моих приятелей, причем, с особенным удовольствием флиртует именно с теми, за которых я никогда не отдал бы свою дочь (будь у меня дочь); умна не так, как казалось (или хотелось) вначале; молчит невпопад, смеется слегка истерично и красит волосы. Это стало самым страшным ударом - я пребывал в полной уверенности, что богини обладают таким удивительным цветом волос от природы, но с той самой минуты, как обнаружил в ванной пустую коробочку из-под краски, я начал сомневаться во всем. Я уже не вспоминал с восторгом нашу первую встречу и бесконечное счастье первых ночей.
Я не смотрел уже на Асю как на последний шанс или последний билет куда-то черт знает куда. Все чаще мне казалось, что она слишком наивна, слишком восторженна, слишком непрактична, слишком провинциальна, в конце концов. Меня начинало потихоньку раздражать то, что так умиляло вначале - ее неумение готовить, отрешенный взгляд в сумерках кухни, полное равнодушие к современной литературе и детское преклонение перед Булгаковым и Цветаевой. Она не любила пиво, быстро уставала в ресторанах, приступы невероятной скромности и непритязательности сменялись приступами же, но только противоположного характера - она становилась требовательной, строгой или капризной, или взбалмошной, или еще какой-нибудь совершенно невероятной. Я приходил в восторг от ее непредсказуемости в течение трех месяцев, в течение еще трех я эту непредсказуемость терпел, по истечении этого срока я понял, что ничто на свете не вызывает у меня большей ненависти, чем женская непредсказуемость и нелогичность.