Все началось с блинов, масленичных.
Но не из-за блинов. А из-за привычки, больше похожей на черту характера.
Времена были старорежимные, счастливые, из категории ретро.
Счастливые, потому что спокойные. Не надо было ни отгораживаться, ни обособляться. И привычки были под стать.
Окна без решеток.
Кодовый пароль — три звонка, почему-то у всех одинаковый.
Если дома никого — записка в двери: «Ключи под ковриком».
Открывали всем, двери часто не закрывали.
Дети боялись только темноты, не людей.

И у нее была привычка не закрывать двери. Подруги говорили — вредная привычка. Как оказалось, не такая уж и вредная.
Теперь-то времена изменились, привычка ушла вместе с ними, но характер остался.
А тогда ее дверь не закрывалась. И открывали ее разные люди, вернее, люди в разных ситуациях.

И у нее была привычка не закрывать двери. Подруги говорили — вредная привычка. Как оказалось, не такая уж и вредная.

Пятиэтажка. Первый подъезд, первый этаж, квартира №1.
Кто знает особенности такой квартиры?
Как справочное бюро, вернее, как бюро добрых услуг.
Окно на уровне глаз не очень высокого человека.
Когда готовишь еду на кухне — все запахи витают на улице.
Хочется пить — сюда, иногда обращались прямо через окно, если видели кого-то на кухне.
Нужен стакан — сюда же.
Иногда просто «потеревенить» через окно, пошутить.
Как-то девчонки убежища попросили от приставаний не понравившихся парней, а потом через окно вылезли.
До бандитов дело не дошло, как в фильме про такую же квартиру «Тонкая штучка».
Зато ворвалась испуганная девушка, укушенная собакой.
Как тут дверь закроешь?

А посиделки на кухонном полу с подружками, чтоб ниже уровня окна, тогда с улицы не видно...
А Новый год... Все становятся «своими», все, кто прокричал в окно: «С Новым годом!». Гостей оказывалось в Новом году на порядок больше, чем в прошлом. И так из года в год.

Эффект общежития.

Она — студентка, будущий инженер. В городе промышленного значения тогда все стремились стать инженерами — признак того времени.

Масленицу, как и другие доисторические праздники, на всеобщем уровне не праздновали. Их масленица имела семейный формат, как дань традиции времен ее бабушки. Она любила и свою бабулю, и завещанные ею традиции, хотя для нее они были не больше привычки.

Все становятся «своими», все, кто прокричал в окно: «С Новым годом!». Гостей оказывалось в Новом году на порядок больше, чем в прошлом. И так из года в год.

От масленичных дней всегда веет холодом. От самой масленицы — жаром печки и стопки румяных свежеиспеченных блинов, которые крепко раззадоривают аппетит.

Был такой по-настоящему зимний масленичный день. Все передвигались перебежками. Погодой и людьми дирижировал морозный ветер, то подгоняя прохожих, то позволяя им перейти на спокойный шаг. Как будто сочинял какую-то зимнюю прощальную симфонию, в которой люди, вернее их шаги, были нотами разного темпа, длительности и тональности.

Под эту симфонию с завываниями росла ее стопочка блинов, щедро смазанных маслом. Блины, конечно, пахли даже на улице, где мороз щипал всех, кто решил высунуть из дома свой нос. А запах горячих блинов был сам таким горячим, что мог разморозить самый замороженный нос.

Этот запах и привлек парня с таким вот замороженным носом.

Молодой человек был одет слишком легко, не по-масленичному. Поэтому больше бежал, чем шел.

Она его увидела из окна еще издали. А он ее присутствие ощутил по запаху и жару. Вернее, не саму ее, а блинов. Она была приложением к блинам.

Резко сбросил скорость, были бы тормоза — раздался бы их визг.

— Что ж Вы так дразните-то аппетит? Мимо не пройти... Полжизни за один блинчик. Нет, минимум за три блинчика. Все-таки половина моей уникальной жизни... А они у Вас с чем?

Через минуту он получил через окно порцию блинчиков, а она как-то сразу утонула во взгляде его удивительных глаз.

Глаза были прозрачные, бесцветные, хотелось вглядываться, чтобы разгадать их цвет. Смотрел как будто сквозь тебя.

Через минуту он получил через окно порцию блинчиков, а она как-то сразу утонула во взгляде его удивительных глаз.

А через пару минут он снимал пробу со всех сортов блинчиков, с начинкой и без, дерзко и уверенно ворвавшись в ее жизнь через незапертую дверь.

Оказался большим любителем блинов. Она ему устраивала Масленицу каждую неделю. Ходил долго, но порционно. Ее дни были среда и пятница, иногда только среда.

Узнала, что по другим дням был у другой. Наверное, на каких-нибудь пельмешках.

«Ну, так у меня же любовь... Любовь с блинами. Поймет. Изменится. Будет только мой. Подожду».

Добавился еще один день в их расписание, видно, дождалась. Правда, стал деловым и занятым. Устраивал жизнь.

Времена уже начали меняться. Готовился в Европу на заработки. Говорил, что для них, в копилку их будущего.

Она ему пообещала дождаться, а значит не закрывать за ним дверь.

Обещание выполняла долго. Пару лет. Ждала. Училась как бы для него, тоже для их будущего. Потом узнала, что его будущее с ней не связано. Что приехал, видели. Не верила. Но жизнь иногда быстро исправляет близорукость, да и вообще любые дефекты зрения, быстро и жестко. Помогли увидеть. На вокзале с подругой. Потом объяснял, что удобная иностранка, для того, чтобы «только закрепиться» там, в Европе. Для них ведь.

Ноги унесли с вокзала быстро, занесли в кино. Шла комедия, а она ревела. На нее оглядывались. Видно, ревела со звуковым сопровождением.

Домой шла пешком через полгорода, долго шла. Как бы затаптывала свою любовь. Когда добралась, закрыла дверь, не захлопнула, а на ключ. Родителям строго наказала сменить привычку.

Она была настроена решительно против открытой двери. Перепрограммировала родителей. Только бабушка не поддавалась.

С тех пор блины не пекла. Долго. Собиралась разлюбить вместе с ним.

Еще решила научиться жить, проходя мимо, смотреть сквозь «ничего не вижу, ничего не слышу» — плотно закрыть внутреннюю дверь своей души, на замок.

Теперь она будет назначать дни встреч. И устанавливать правила.

Она была настроена решительно против открытой двери. Перепрограммировала родителей. Только бабушка не поддавалась. Старички — они всегда хотят быть в коллективе, «завсегда с народом». А двери этому мешают.

Прошло время. Закончила институт.

Как-то летом перед своим окном увидела необычного молодого человека, отчаянно отбивающегося от осы. Сначала услышала, поэтому и увидела. Отбиться не удалось — оса победила, закрепив победу укусом.

— Что, так сильно ос боитесь?
— Аллергии.
— На что, на мед, что ли?
— На этих самых ос.
— Да, помню, Пьер Ришар раздувался. Вы тоже так будете себя вести?
— Почти. Только внутри. Дыхание может перекрыться от отека.

Она задумалась, и над ответом, и, главное, над «ничего не вижу, ничего не слышу». Замок отщелкнул, внутренняя дверь со скрипом начала приоткрываться, показался просвет, из которого что-то выглянуло и показало язык, нет, не любопытство, скорее характер.

Блины снова появились в ее жизни. Потом стопочка ее блинов сильно выросла, как выросло количество желающих их отведать.

— А что надо делать? Просто ждать?
— Принять что-то противоаллергическое и ждать. Еще говорят, можно срезанной луковицей натереть место укуса.
— Что-то противо... не обещаю, а вот луковицу срезать могу, да и телефон в случае чего имеется. Заходите, сейчас только дверь открою.
— Неудобно.
— Первый этаж — не пятый, удобно. Будем за вами наблюдать.

Блины снова появились в ее жизни. Потом стопочка ее блинов сильно выросла, как выросло количество желающих их отведать. И блины теперь все больше мужские: не сладкие, не творожные, с мясом. Мужу, их двух мальчишкам, друзьям их мальчишек. Главное, без меда, а значит, без пчел и ос.
Хотя в ее доме теперь много противоаллергических средств, ее мальчишкам от их папы тоже передалась аллергия. Да и вера в луковицу осталась. А еще вера в открытую внутреннюю дверь души, без замка, максимум — на цепочке, чтобы можно было заглянуть в глаза.

А тот любитель блинов с бесцветными глазами потом приходил, хотел вернуться. Глаза еще больше полиняли, потому что ничего не отражали — не «отзеркаливали». Ведь глаза — зеркало души. Какие глаза — такая душа.

К ней всегда все возвращаются, друзья, знакомые, коты, собаки, теперь вот детвора — бесчисленное количество друзей ее мальчишек, для которых у нее всегда в запасе имеется угощение. Потому что в ней всегда уверены, в открытой двери ее души.

Времена изменились, привычки тоже: вредное становится полезным, полезное — вредным. Двери на замке, окна за решетками.

Но главная черта ее характера не подвластна изменениям времени. Дверь ее души всегда открыта.
И также раздается:

— Теть Надь, можно водички?
— Теть Надь, колесо велика спустило, а у Пашки мяч, можно подкачать?

Только уже в домофоне. Я же говорю, времена изменились.